Автор

Сообщение

wirade
Главный Историограф Страны Хатти, Почетный Тиберий Александр Римский и всея Иудеи.

Отправлено: 11.07.07 23:01. Заголовок: Клюге открыл Западный фронт союзникам (август 1944)

Все, что значится в этом посте – преамбула; она содержит довольно любопытные материалы по характеристике фельдмаршала Клюге и объясняет, почему именно я хотел бы «подсудить» ему в соответствующей АИ. Те, кто сразу хотел бы перейти к существу дела - предлагаемой мной развилке и соответствующей АИ – найдут все это в следующем посте.

(1) Клюге вступает в военный заговор против Гитлера.
Ханс Гюнтер фон Клюге по прозвищу "Умник Ханс", батальонный и штабной командир первой мировой войны, родившийся в 1882 г. и ставший фельдмаршалом в 1940, с самого начала "с негодованием относился к бесчестным методам правления нацистов, не говоря уже о преследовании евреев и концлагерях, вызывавших у него, воспитанного в аристократических прусских традициях, негодование и отвращение" (Ричард Лэмб), что не помешало ему с 1933 по 1938 год вырасти до генерал-лейтенанта и командующего армией. Зависело это продвижение не от нацистов, а от самих военных, среди которых к концу 30-х годов Клюге устойчиво пользовался репутацией "лучшего коня в конюшне". Когда летом 1938 г . Гитлер поставил. Германию на край войны с Чехословакией и Францией из-за Судет, Клюге и его единомышленники-генералы фон Хаммерштайн и фон Вицлебен вступили в антинацистский заговор, организованный генерал-полковником Людвигом Беком. Клюге до такой степени неприязненно относился к режиму, что вместе с рядом других военачальников, известных такими же взглядами, его летом 1938 г. вышибли в отставку. Заговорщики собирались свергнуть Гитлера вооруженной рукой и установить антинацистский правовой режим, и даже пытались заручиться поддержкой англичан. Однако те, руководствовавшиеся тогда политикой "умиротворения" Гитлера, отказались идти на переговоры. «Мюнхенский сговор» сорвал планы заговорщиков. Клюге не вышел из заговора, но сам заговор перешел в "латентную фазу". С тех пор, как формулирует Лэмб, "отношение Клюге к нацистскому режиму было двойственным. С одной стороны, он ненавидел нацизм, с другой - был доволен тем, что Гитлер расширял территорию государства, так как это совпадало с желаниями каждого немца, жившего в эпоху между двумя мировыми войнами. Клюге гордился мощью новой германской армии и с увлечением выполнял свои профессиональные обязанности". В предвоенном 1939 Клюге вновь был призван в армию на прежний пост.

(2) «Вы что, действительно расстреливаете без приговора военного трибунала? Как Вы до этого докатились?»

Во время польской кампании Клюге посылал наверх письменные рапорты с протестами против расправ сил РСХА над польскими евреями и гражданским населением в целом. Осенью 1939 г. после полного провала "Цоссенской" попытки со стороны военных заговорщиков, в группу которых входил Клюге, заговор распался. Гальдер и Браухич навсегда отказались от антигитлеровской позиции, Бек и Клюге навсегда остались при ней, но не считали возможным выступать с новыми попытками переворота. Сам Клюге, кстати, и осень 39-го считал совершенно неподходящей для него. У Клюге была железная позиция по этой части: он считал, что идти на государственную измену и переворот можно либо на гребне успехов государства или по меньшей мере в мирное время, либо перед лицом полной военной катастрофы, но не в погранично-неопределенной ситуации. При этом, по Клюге, надлежало категорически избегать гражданской войны; согласно принципиальной позиции Клюге, если невозможно осуществить переворот верхушечным манером, без угрозы гражданской войны, то не надо производить его вообще (разве что во избежание неизбежной и полной гибели страны – перед непосредственной угрозой такой гибели Клюге допускал и переворот с междоусобицей).

В июне 1940 Клюге издал резкий приказ о карах в адрес немецких солдат, допустивших преступления против гражданского населения Франции. В приказе, в частности, говорилось: "Материалы наших военных трибуналов показывают устрашающий рост числа изнасилований. Обстоятельства их часто бывают ниже всякого предела гнусности. Такие преступления являются тяжкой угрозой дисциплине и облику вермахта на оккупированных территориях".

Когда в 41-м ОКВ переслало в войска будущего Восточного фронта знаменитый приказ Гитлера о комиссарах (Комиссар-эрласс), предписывающий расстреливать на месте определенные категории пленных, Клюге, получив его, пришел в ярость и позвонил своему начальнику Боку, заявив, что приказ «недопустим и не должен выполняться, в частности, и во избежание угрозы дисциплине». Бок согласился с этим, и они около получаса обсуждали меры, которыми можно было бы парализовать действие этого приказа. Никаких реальных мер тут, впрочем, принять было нельзя. Бок и Клюге (как и Лееб на севере) просто задержали коммиссар-эрласс у себя в штабе и не передали его далее в войска, как были обязаны сделать (Рундштедт на юге передал). Но ОКВ все равно довело приказ до большей части войск.
Второй знаменитый приказ Гитлера и ОКВ – приказ о военной подсудности на Востоке (этот приказ официально разрешал немецким солдатам безнаказанно творить любые зверства на оккупированных территориях и фактически поощрял их к этому, а также официально вводил "коллективную ответственность" групп местного населения, то есть бессудные массовые казни невинных) – Клюге уже не пытался вовсе обойти – это было делом совершенно безнадежным. Получив этот приказ из группы армий «Центр» для передачи своим подчиненным, фельдмаршал все-таки довел его до подначальной ему 4-й армии, однако попытался при этом его по возможности выхолостить: Клюге передал этот приказ армии в измененном виде, дополнив его инструкциями, рассчитанными на его ослабление и смягчение, и, в частности, предоставлявшими командирам всех рангов право восстанавливать в своих частях обычную военную юстицию (то есть отменять для своих подчиненных приказ ОКВ) по собственному желанию. Отныне поведение солдат на Востоке зависело от воли и чувства чести каждого отдельного начальника. Насколько я знаю, немногие воспользовались этим приказом фактически, и еще меньшее число командиров отдавало специальные распоряжения о восстановлении военной юстиции для своих частей.
Эффективность этих попыток Клюге (и других) ставить палки в колеса приказу о комиссарах и приказу о подсудности на Востоке была близка к нулю, но иной она быть и не могла. Множество командиров исполняли и усиливали приказы ОКВ и независимо от позиции командования группы армий. О позиции Верховного главнокомандующего и общих вкусах режима в целом все знали и без Бока, и без Клюге. Штаб 3 танковой группы Гота, входившей в группу армий Бока, еще в августе 1941 отдал собственный приказ об обращении с населением, включив в него такую "коллективную меру наказания", как массовый бессудный расстрел жителей деревни, которая была как-то вовлечена в партизанскую деятельность. Причем в обоснование приказа штаб Гота прямо ссылался на указание главы государства, согласно которому в войне на Востоке надлежало "отбросить в сторону правовые нормы". В ноябре сам Гот издал еще один приказ (0973/41), требовавший от солдат "не допускать жалости и мягкосердечия к гражданскому населению" и "понимать необходимость жестоких мер по отношению к элементам, враждебным нашему народу и расе". Последнее в переводе означало уничтожение "комиссаров" то есть политических работников и т.п. (лица, "враждебные народу") и евреев и цыган (лица, "враждебные расе"). Клюге сам, естественно, резко не поддерживал таких мер и таких приказов не издавал, но жертвам подобных приказов толку от этого было мало.

В 41-м в разговоре с одним из своих офицеров Клюге говорил о необходимости «порядочного отношения к русским военнопленным». Собеседник его вспоминает: «Казалось, что он, как солдат, принимал это близко к сердцу. Он резко критиковал также многие неправильные мероприятия германских оккупационных властей». Действительно, Клюге протестовал против бесчеловечного отношения к советским военнопленным и в обращениях по начальству. Однако все это не могло ничего изменить: службы, ответственные за этих военнопленных, получили сверху прямо противоположные указания и выполняли их с полным энтузиазмом. Когда Канарис обратился наверх с рапортом о преступности массовых убийств советских военнопленных, Кейтель положил на этот рапорт от имени ОКВ резолюцию: «Эти суждения (Канариса) соответствуют представлениям солдата о рыцарском способе ведения войны. Здесь же речь идет об уничтожении целого мировоззрения, поэтому я одобряю эти мероприятия и покрываю их»…

В 1942 г. Клюге, уже в качестве командующего группой армий «Центр», столкнулся с военными преступлениями своей стороны еще раз. В тыловых районах группы армий «Центр» местными оккупационными и «зачищающими» силами, включая отряды СД и айнзатцгруппу Б, распоряжался обергруппенфюрер СС фон дем Бах-Зелевски. Его силы проводили обычный для его стороны террор против населения в партизанских районах, а также цыганско-еврейский Холокост. В штаб группы армий «Центр» Бах-Зелевски об этом вообще не рапортовал (это обстоятельство очень широко всплыло в Нюрнберге в 46-м: Бах-Зелевски вынужден был нехотно признаться, что никакой информации в группу армий о своих групповых репрессиях он не присылал, ограничивая свои доклады туда «чистыми» темами), в районы непосредственного фронтового подчинения группы «Центр» не совался, и Клюге и его ближайшие сотрудники могли позволить себе ничего не знать обо всех этих делах, но только до поры до времени.
Около начала июня 1942 Безелагер, адъютант Клюге, принял для передачи Клюге очередной рапорт Бах-Зелевски. Последним пунктом в рапорте стояло: «5 цыган подвергнуто особому обращению». Бах-Зелевски решил, наконец, нарушить игру в молчанку. О дальнейшем Безелагер сообщает: «Так как я не мог взять в толк, что имеется в виду под оборотом «подвергнуть особому обращению», в конце своего доклада фельдмаршалу я сказал: «Последним пунктом в рапорте стоит, что 5 цыган подвергнуто особому обращению. Но я не знаю, как понять это выражение». Клюге тоже его не знал. Он ответил: «Это дело мы должны прояснить! В ближайшее время я буду говорить с Бах-Зелевски, и тогда я его об этом спрошу. Пожалуйста, напомните мне об этом вопросе».
Через несколько дней обергруппенфюрер СС фон дем Бах-Зелевски действительно прибыл, и при окончании его доклада я напомнил Клюге об этом вопросе, и Клюге его спросил: «А скажите-ка, что в точности означает в Вашем рапорте оборот «подверглись особому обращению»? Вы там подвергли особому обращению пятерых цыган». Бах-Зелевски ответил: «Мы их расстреляли». «Каким образом расстреляли? По приговору военного трибунала?» «Нет, нет, - ответил Бах-Зелевски, - всех евреев и цыган, которых мы можем заполучить, мы расстреливаем». Клюге и я буквально ужаснулись (erschraken), и Клюге сказал: «Как это - расстреливаете? Если вы просто так расстреливаете, вы только плодите партизан! Это просто немыслимое дело! Вы что, действительно расстреливаете без приговора военного трибунала? Как Вы до этого докатились?» Тут между Клюге и Бах-Зелевски начался весьма бурный спор, в котором Клюге сослался также и на то, что такие мероприятия противоречат Гаагской конвенции. Этот спор закончился заявлением Бах-Зелевски: «Цыгане и евреи – все они тоже враги Рейха!» - и тут он уставился прямо в глаза Клюге и продолжил: «Все враги Рейха будут нами расстреляны!» Это была прямая угроза. На этом он откланялся.
Клюге с яростью (wutend, «придя в неистовство») обратился с рапортом об этом положении дел в ОКХ, и настаивал на том, чтобы были приняты самые решительные меры, так как в противном случае мы сами будем воспитывать партизан у себя в тылу; аргументировать тем, что это преступное беззаконие, было совершенно бессмысленно. Но единственным реальным последствием всего этого было то, что мы больше не получали вообще никаких рапортов от Бах-Зелевски. Я, однако, был уверен, что убийства продолжались. Это был первый раз, когда я лично и достоверно, а не от кого-либо другого, как однажды после Польской кампании, нет, лично и достоверно узнал, что сверху было приказано истребить цыган и евреев».
Вскоре части СД вошли и во фронтовые районы подчинения группы армий «Центр», чтобы завершить и там еврейско-цыганский Холокост. Извещать об этом Клюге вообще никто не собирался; об этом ему стало случайно известно из рассказа одного из военных. Узнав об этом, Клюге сказал «Это должно быть пресечено!» - и тут уж ему удалось сделать несколько больше, чем в предыдущих случаях. Он издал приказ, запрещающий своим подчиненным сотрудничать с этими отрядами СД в подготовке групповых репрессий по отношению к гражданскому населению, а летом 1942 вовсе вовсе изгнал эти отряды из прифронтовой полосы за учиненные ими групповые расправы над евреями и другими мирными жителями.
В общем итоге Холокост в полосе группы армий «Центр» прошел в более редуцированном виде, чем в других местах. На территории Смоленщины – ядра владений Клюге - было уничтожено 9 тыс. евреев (что для Бах-Зелевски и ко было довольно низким показателем), а в Локотской республике, созданной и опекавшейся группой армий Центр, евреев не истребляли и не выселяли в гетто, хотя дискриминировали их в правах и ввели апартеид (запрещение еврейско-нееврейских смешанных браков). Безелагер впоследствии специально справлялся в Яд-Вашем о том, что по части Холокоста чинили фронтовые войска группы «Центр», и с удовлетворением обнаружил, что в Яд-Вашем за ними по этой части ничего не значится. Это и неудивительно: сверху дело и было организовано так, что в уничтожении евреев и цыган фронтовые силы групп армий могли участвовать только в виде исключений на низовом уровне, когда командиры мелких подразделений сотрудничали на местах в этом деле с охранными (тыловыми) дивизиями и службами РСХА. Разумеется, если армейское командование отдавало своим подчиненным общие приказы, предусматривавшие такое сотрудничество (как это сделал Рейхенау), оно приобретало регулярный и предписанный сверху характер; однако в группе армий «Центр» при Клюге этого не делали.

Впрочем, населению все это помогало очень мало. Добрая воля и честь военачальников, подобных Клюге едва ли могла всерьез ощущаться населением далее нескольких сот метров от их штабов - а из этих зон население выселялось. Чтобы избежать лишних рапортов и протестов от таких военачальников, посланных для очистки совести, Гитлер и ОКВ заранее придумали замечательный прием: по введенным ими правилам взаимодействия фронтового командования, тыловых войск и сил РСХА, методы обращения с гражданским населением могли по своему произволу устанавливать сами командиры охранных дивизий и специальных отрядов; формально даже Бах-Зелевски, командовавший всеми такими силами в тыловой зоне группы армий «Центр», не имел право в чем-то ограничивать репрессивное творчество своих подчиненных; к его компетенции относилось только собственно военная координация их усилий. На практике он это творчество, конечно, направлял и организовывал, только не в сторону ограничения, а наоборот. Что касается номинального начальника Бах-Зелевски – командующего тылом группы армий «Центр», который был подчинен уже непосредственно штабу группы армий, - то он тем более не мог вмешиваться в действия и методы подчиненных Бах-Зелевски. Такой беспрецедентной конструкцией власти в тыловых зонах групп армий Гитлер и ОКВ хотели добиться того, чтобы фронтовое командование было изолировано от репрессивных действий в тылу и не докучало им, соответственно, рапортами по их поводу, как это не раз бывало в Польше. Поэтому счет мирным жителям, уничтоженных оккупационными службами на территории группы армий «Центр» шел на сотни тысяч, и от твердой позиции Клюге на этот счет для них ничего не менялось.

На Нюрнбергском процессе всплыло также, что Клюге пытался препятствовать безобразной практике по похищению (в буквальном смысле) советских граждан на принудительные работы в Германию и требовал, чтобы дело ограничивалось вербовкой или мобилизацией, но чтобы людей не захватывали внезапно для угона, как это делали оккупационные службы. Он представлял соответствующее требование Заукелю. Еще раньше он воспретил организации Тодта забирать из лагерей советских пленных содержащихся там гражданских лиц на принудительные работы, чуть только тодтовцы начали такую практику.

Клюге, конечно, не хуже своего адъютанта Безелагера представлял себе в 42-м, что у него делается в тылу (да и до этого не мог не подозревать, что именно там делается). Что он лично как командующий за это не отвечает, к этому не причастен и не мог бы на это повлиять, было очень плохим подспорьем. Клюге всерьез донимало то, что трудами Гитлера и военного руководства он оказывается де-факто функционером силы, по горло погрязшей в военных преступлениях. В предсмертном письме Гитлеру он указывает две причины, по которым жизнь ему больше ни к чему; одна из них – это то, что и его имени суждено фигурировать в списках военных преступников. Собственно говоря, это был скрытый упрек Гитлеру в том, что тот обесчестил германскую армию и его самого, Клюге, своими приказами и практикой.

Надо сказать, что в этом отношении Клюге разделял общее убеждение военной оппозиции – как ее старого поколения (Бек), так и нового (Тресков, Шлабрендорф). В воззваниях к нации, которые заговорщицкая группа Бека (к которой принадлежал и Клюге) собирался обнародовать после убийства Гитлера , стояло:

«Дабы удержать свою власть, он (Гитлер) установил безудержный террор, попрал право, объявил порядочность вне закона, подверг осмеянию божественные заповеди чистого душой человечества и разрушил счастье миллионов людей… Его кровавый террор против беззащитных людей покрыл имя немца позором…. Нашей первой задачей будет очистить войну от всех внесенных в нее извращений и прекратить массовое уничтожение человеческих жизней, хозяйственных ценностей и культурного достояния в тылу (наших) фронтов.. Жестокие массовые убийства запятнали наше доброе имя… Мы хотим восстановить нашу честь… Я (Бек) взываю ко всем порядочным немцам, мужчинам и женщинам всех рас и социальных слоев…»

Последняя фраза насчет рас подразумевает восстановление равноправия и безопасности «расовых врагов» - евреев и цыган. На еврейскую тему в группе Бека взгляды были разнообразные, но одинаково несовместимые с нацистскими: в 1942 г. меморандум, переданный на Запад через Вирта, указывал, что религиозная и расовая дискриминация и преследование евреев будут уничтожены; в меморандуме Дитце предлагалось вернуть гражданство Германии всем евреям, его имевшим; в наиболее консервативном в этом отношении меморандуме Герделера гражданство предлагалось оставить за евреями трех категорий: 1) за всеми евреями, кто до 1 июля 1871 года проживал на территории, составившей Германскую империю в 1871 году, и за всеми их потомками; 2) за всеми крещеными евреями, которые были германскими гражданами на 1 августа 1914, и за всеми их потомками; 3) за всеми евреями – участниками войн Германской империи и за всеми их потомками. Прочие евреи, оформившие германское гражданство на 1933, могли вернуться в Германию в качестве резидентов, признаваемых гражданами некоего будущего еврейского государства, живущими на территории Германии (права на жительство и жилье им должны были быть возвращены, права вступать в браки с гражданами и владеть имуществом – тоже, как они и были у всех иностранных подданных, проживающих в Германии), но не гражданами Германии.
Лагеря и гетто в Германии и на оккупированной территории должны быть немедленно избавлены от репрессий и обеспечены жизненными ресурсами, далее расформированы. Виновные в военных и государственных преступлениях – наказаны (значительную часть ответственных работников РСХА и ее служб ожидала куда более суровая участь, чем им реально досталась от союзников!)

(3) Клюге в 1942-44 вплоть до заговора 20 июля.

Вернусь собственно к Клюге. Около рубежа 1941/42 года Клюге, теперь командующий группой армий «Центр», и его начальник штаба фон Тресков стали близкими друзьями и пришли к выводу, что режим надо при удобном случае свергнуть, а Гитлера попросту убить. Однако Клюге был верен своему принципу – наносить удар только в том случае, если он не будет чреват гражданской войной. Осенью 1942 года глава гражданского крыла германского Сопротивления Герделер совершил долгую и опасную тайную поездку к Клюге; встретившись в лесу под Смоленском, они договорились о полном единстве действий и Клюге передал через Герделера Людвигу Беку, главе военной (и общей) германской оппозиции, известие о своей готовности подчиниться ему и принять участие в свержении Гитлера в подходящее для такой операции время. Через несколько дней он отправил вдогонку Беку извещение о том, что считает недопустимым наносить в условиях войны удар по Гитлеру, если тот удар будет чреват гражданской войной. К тому же времени относится реплика Клюге: «Кто-то должен же прирезать эту свинью!» (Гитлера), обращенная, впрочем, в мировое пространство.

"Группа Бека, мыслившая наиболее реалистично, стремилась прикончить Гитлера любым способом и захватить власть. Она поддерживала контакт с Западом, чтобы информировать союзные демократии о происходящем, а также выяснить, какого рода мир они будут готовы заключить с новым антинацистским правительством" (Ширер). О степени участия Клюге в заговоре историки пишут по-разному, тем более, что сам Клюге старался скрывать как можно больше даже от других заговорщиков. Один малоизвестный факт, однако, показывает, что Клюге был полным и сознательным участником конспирации Бека (на этой новой фазе его существования) уже на рубеже 42/43 гг. Именно тогда группа заговорщиков связалась с отставным Гудерианом, пытаясь вовлечь его в заговор против Гитлера, и сослалась, в частности, на то, что ключевыми фигурами заговора являются, среди прочих, Бек и Клюге. Гудериан, которого именно Клюге предыдущей зимой вышвырнул из армии, при упоминании этого имени пришел в полную ярость и наотрез отказался участвовать в этом деле (хотя, разумеется, не донес). Тем не менее Клюге неизменно считал, что путч без убийства Гитлера недопустим, так как приведет к гражданской войне, а убийство Гитлера должно быть осуществлено так, чтобы ее не вызвать. В марте 1943 они с Тресковом долго перекорялись по этому поводу: они совместно решили уничтожить Гитлера, заманив его в свою штаб-квартиру, но когда Гитлер прибыл, Клюге забраковал все предлагавшиеся Тресковом способы убить Гитлера, так как при всех этих способах Германия немедленно узнала бы, кто и как его убил, и могла бы разгореться пресловутая гражданская война. В итоге Тресков приготовил бомбу и загрузил ее в самолет Гитлера, когда тот направился в обратный путь, чтобы гибель Гитлера могла быть воспринята как авиакатастрофа. Бомба, однако, не взорвалась.

(4) Клюге и 20 июля.

В начале июля 1944 Клюге, к этому времени назначенный командующим Западным фронтом, решил, что после успешного вторжения союзников окончательный и полный разгром Германии стал настолько непосредственной и неотвратимой угрозой, что уничтожить Гитлера необходимо как можно скорее. 12 июля он договорился с Роммелем о необходимости выхода из войны как об общей первоочередной задаче и о необходимости отстранения Гитлера. Клюге известил Бека и его группу в Берлине, что, по его мнению, убить Гитлера надо как можно быстрее, пока не рухнул окончательно фронт на Западе и на Востоке. Это заявление, по воспоминанию Гизевиуса, сильно повлияло на заговорщиков. Дело в том, что сами они очень рассчитывали на неудачу высадки союзников и думали, что правительства США и Англии после такого провала станут более сговорчивыми на мирных переговорах с новым антинацистским правительством, способным в этом случае добиться более благоприятных условий. Когда же стало очевидно, что высадка прошла успешно, что Германия терпела еще одно крупное поражение, а на Востоке тем временем назревало еще одно, Штауффенберг, Бек и Герделер вообще засомневались в целесообразности подготовки своих планов. Если они успешно осуществятся, то на заговорщиков ляжет вина за окончательную катастрофу Германии (хотя сами они считали, что теперь она неизбежна, основная масса немцев этого еще не знала, и в ее глазах они рисковали стать гнуснейшими предателями). В конце концов Бек решил, что если успешное антинацистское выступление и не спасет Германию от оккупации врагом, оно поможет побыстрее покончить с войной и избавить фатерланд от новых людских потерь и разрушений. Клюге придерживался точно такого же мнения и его июльское послание помогло Беку и Герделеру покончить со своими колебаниями. Однако крыло Штауффенберга не было до конца убежденр в этом и впервые заколебалось, запросив совета у фон Трескова. Тот оказался наиболее радикальным из всех и ответил: "Убийство необходимо осуществить любой ценой. Даже если оно не удастся, нужно предпринять попытку захвата власти в столице. Мы должны показать всему миру и будущим поколениям [немцев], что борцы немецкого Сопротивления осмелились предпринять решающий шаг, рискуя собственной жизнью. Все остальное по сравнению с этой целью ничего не стоит". Этот ответ решил дело и для Штауффенберга.
Однако Клюге по-прежнему считал, что осуществлять переворот можно только в том случае, если бы Гитлер оказался убит – так как иначе переворот означал бы гражданскую войну. Он предупредил Бека, что присодинится к путчу только в случае гибели Гитлера. Судя по дальнейшим событиям, он был готов к тому, что при неудаче переворота ему самому неизбежно предстоит погибать, но твердо решил не предотвращать такой исход (как и сам крах заговора) ценой гражданской войны.
Из-за сбоев в организации связи группа Бека так и не смогла довести до Клюге в ответ на его июльское послание, что она решила нанести удар 20-го. Поэтому 20-го, в день покушения на Гитлера, Клюге, вернувшись с фронта и узнав от Штюльпнагеля - главного исполнителя заговора Бека среди немецких военных во Франции - о гибели (якобы) Гитлера и начале переворота, был изумлен тем, что его об этом не предупредили. Однако к этому времени из Германии поступили сведения, что Гитлер жив. До выяснения этого вопроса Клюге ничего не собирался делать. "Фельдмаршал фон Клюге некоторое время колебался, не зная, верить ли сообщениям ОКВ, находившегося в Восточной Пруссии, о том, что Гитлер жив, или же основываться на сведениях Берлина, что фюрер убит" (Циммерман). Вечером 20 июля Клюге созвал в Ла-Рош-Гюйон нечто вроде неофициального совещания за обеденным столом, чтобы обсудить противоречивые сообщения о судьбе Гитлера. Присутствовали его главные советники: начальник штаба генерал Гюнтер Блюментрит (служивший вместе с ним еще в начале русской кампании и откровенно им восхищавшийся), начальник штаба группы армий "Б" генерал Шпейдель, генерал Штюльпнагель и полковник Хофакер (все - заговорщики). Бек дозвонился до Клюге прямо перед обедом и настоятельно просил поддержать выступление независимо от того, убит Гитлер или нет. После этого поступил соответствующий приказ, подписанный фельдмаршалом фон Вицлебеном. На Клюге это произвело значительное впечатление, но он по-прежнему не желал нарушать принятого заранее решения. Военный мятеж против функционирующего и дееспособного правительства в условиях войны пока представлялся ему неприемлемым, а к перспективе своего собственного выживания (то, что в случае провала заговора его участие рано или поздно станет известным, было ему совершенно очевидно) он относился довольно равнодушно. Поэтому он ждал окончательного выяснения обстановки - и дождался его, когда генерал Штифф удостоверил по телефону, что Гитлер жив и владеет ситуацией на большей части территории страны. "Значит, попытка не удалась", - сказал Блюментриту Клюге. Он, казалось, был искренне разочарован, поскольку добавил, что, удайся она, он не стал бы терять время, немедленно связался бы с Эйзенхауэром и попросил о перемирии. Штюльпнагель и Хофакер уговаривали его продолжать восстание даже в том случае, если Гитлер уцелел – «пойти дальше». «Я пошел бы дальше, будь эта свинья мертва. Тогда другое дело», - только и ответил фельдмаршал. Он напомнил, что обещал Беку поддержку только в случае убийства Гитлера и потребовал от заговорщиков свернуть свою деятельность в Париже. Приказав Штюльпнагелю освободить около 1000 офицеров СС и СД в Париже, которых тот успел арестовать, Клюге посоветовал ему: "Самое лучшее, что вы можете сделать, - это переодеться в гражданскую одежду и скрыться", так как в противном случае ему неизбежно пришлось бы арестовать Штюльпнагеля. В свою очередь, Штюльпнагель, пытаясь добиться от Клюге активных действий, даже угрожал фельдмаршалу тем, что сообщит о его участии в заговоре в генеральный штаб. На Клюге это не произвело никакого впечатления, так что Штюльпнагель отступился от него и, вернувшись в Париж, отпустил на свободу арестованных им эсэсовцев и пр. На исходе 20 июля в Париже узнали, что Бек и его соратники в Берлине мертвы.
Клюге обеспечил Штюльпнагелю "золотой мост" (прекрасно понимая, чем это грозит ему самому), но тот им не воспользовался. Он освободил офицеров СС и СД во главе с генералом Обергом - после чего те устроили братание и ночную попойку с армейскими офицерами, "которые только что держали их под арестом и, скорее всего, расстреляли бы, увенчайся заговор успехом" (Ширер) - и выехал в Берлин. По дороге, в Вердене, где в первую мировую войну он командовал батальоном, Штюльпнагель остановился на поле своих былых боев и совершил попытку самоубийства, выстрелив себе в голову, правда, неудачно. Клюге запомнил этот пример и позднее воспользовался им с бОльшим эффектом. В тот же день, 21 июля, покончил с собой на Восточном фронте фон Тресков. Он понимал, что арест его отныне неизбежен, и заботился только о том, чтобы скрыть от гестапо своих товарищей по заговору. Чтобы отвести вним ...