В качестве анонса. Мой новый рассказ. Вашему просвещенному вниманию предлагается часть первой главы моего нового рассказа/повести (как получится ). Жду коментариев.
Макс Мах1490 (Обратный перевод с иврита)
Голливуду, Вини Пуху, и Великой Русской Литературе посвящается.
Любое совпадение фамилий, реалий, географических названий, и коллизий с реальной историей есть авторский бред, опечатки стенографистки и редакторский произвол. Все технические ошибки есть технические ошибки, проистекающие из дремучего невежества автора во всем. Все огрехи стиля лежат на совести переводчика. Автор
Эта сволочь и на иврите то говорит с ошибками, а еще русский писатель! Переводчик
Будь проклят тот день, когда я взялся за редактирование этого, с позволения сказать, произведения. Редактор.
О, боги! История
Убогий! Техника
"Любезный друг ..." Стенографистка
С 1490 по 1494 год на Руси происходили серьезные религиозные столкновения между сторонниками православия и иудаизма караимского типа. А начались они в 1490 году с убийства того, кто иудаизм насаждал на Руси, — великого князя Нордоулата. Альберт Максимов. Русь, которая была
Ректор назначил Иловайского козлом. Иловайский обиделся и козлом назвал ректора. Не в лицо, а тет-а-тет с Карамзиным, но Карамзин настучал. Карамзин пошел к ректору и все ему рассказал, как последняя б-дь. Б-дь, впрочем, в этой истории помянута не для красного словца. Она присутствовала в событиях еще раньше Иловайского. Эта падшая женщина, зарабатывавшая на хлеб с маслом своим телом, а вернее, одной известной его частью, наградила ректора позорной болезнью еще до описываемых здесь событий, не подозревая, что естественно, к чему приведет сей казус в дальнейшем. В дальнейшем, а именно, накануне ректор обнаружил, что влип в историю. История же была специальностью Иловайского. И выходило, что Иловайский, который был не причем, стал при чем, так как ректор, человек образованный - доктор, профессор, и, даже, как бы без пяти минут академик, пошел с первыми же симптомами недуга к врачу. Врач - доктор медицины Каценельбоген - ректора осмотрел, вернее, осмотрел некий страдающий ректоров орган и, ни слова не сказав ректору ни в утешение, ни в порицание, прописал ему курс лечения ртутными препаратами. Вот это была, именно что, история. В истории россов от лечения сиими препаратами благополучно скончались не то два, не то, даже три, государя и бессчетное множество лиц калибром поменьше. Умирать ректор не хотел, да и не собирался, так как в конце просвещенного XIX столетия от эдакой ерунды россы уже не умирали. Умирали они теперь исключительно от других причин, как-то: от старости, алкоголизма, пули дуэлянта или холеры, но настроение ректора было испорчено. Ход мрачных мыслей привел его к Иловайскому, Иловайский, с досады, был назначен козлом (отпущения, естественно) утром, а вечером того рокового дня Карамзин уже передал ректору, что Иловайский изволил назвать его, ректора, козлом. За козла, в империи россов, отвечали. Всегда. Ответил и Иловайский, которому назавтра высочайше указано было, не мешкая начать писать труд о 1490 годе, каковой труд предполагалось преподнести государю императору в день тезоименитства последнего в качестве дара Академии. Иловайский с горя заболел, потом запил, но, в конце концов, смирился с участью и сел писать труд. Со временем, Иловайский даже увлекся. Особенно ему удалось начало. "Страшен" - писал он - "был год 5250 [1490] от сотворения мира. Многия беды случились в то время в Северном царстве. В месяц Шват [приблизительно Февраль]...". Итак, Иловайский начал писать. Тема была скользкой, но небезынтересной, и, постепенно, Иловайский увлекся. Ректор лечил сифилис, Карамзин писал очередной верноподданнический донос в Розыскной Приказ, а Иловайский врастал в 1490 год. Эпоха "страха иудейского" захватила его и увлекла в такие дебри, что профессор Иловайский перестал замечать то, что творилось вокруг него, переселившись не только мыслью, но, кажется, и плотью во времена князя Нордоулата и первой гражданской войны. Иловайский грезил. Иловайский творил. Иловайский жил, не замечая уже ничего, что не имело отношения к его труду. Он не заметил ни того, что лето сменилось осенью, и на град Петров пали холодные унылые дожди, ни того, что история повторялась, увы, не как фарс, а как новая трагедия, и Империя снова оказалась охвачена гражданской войной. На окраинах постреливали, военные патрули гулко топали по пустынным ночным улицам, а Иловайский писал свой 1490. 10 октября государь император скончался в Новгородском Кремле от старости и печали, 18 октября на престол взошел его сын Иван, а 27 - новый каган уже перенес ставку в Заячий Стан, но Иловайский, как уже было отмечено, ничего этого не заметил. У него на календ
Лев Николаевич прибыл в Петров в десятом часу утра. На перроне Новгородского вокзала, как всегда, его захлестнула приятная, только здесь и только сейчас, суета, но ему торопиться было некуда. Носильщик легко подхватил два его тяжеленных кожаных кофра и, раздвигая толпу могучей грудью, проводил Льва Николаевича до извозчика. Извозчик, по его просьбе, поехал неторопливо и кружным путем - Лев Николаевич хотел полюбоваться городом, благо и погода была не по-осеннему ясной. На Невской перспективе, однако, дворники и жандармы разбирали полуобгоревшие баррикады, так что ехать пришлось уже и вовсе кружным путем через Литовскую слободу. И хорошо вышло. Лев Николаевич не без удовольствия полюбовался на священную рощу, где вековые дубы скрывали от взора прохожих и проезжих Капище, и на дворец Ягелонов, и на возникшую, на углу Ковенской и Витаутаса Черного, как мираж, караимскую синагогу. Выехали к Неве. Посредине, даже на взгляд, холодной реки, дымила трубами миноноска, по Хазарской набережной двигались казачьи разъезды, над гранитными стенами Заячьего Стана, по ту сторону реки, курились дымки костров. Там стояли гвардейские полки, охранявшие ставку кагана. Свернули у Иерусалимского канала, и вдоль него, мимо Гульбища и Малого Торжища, вернулись к Невской перспективе, которую и пересекли у церкви Пророка Самуила, что бы углубиться в Финское городище. Вот там, в Финском городище, на Кегсгольмской улице Лев Николаевич, наконец, оставил, с божьей помощью, извозчика и не без помощи дворовых слуг переместился в странноприимный дом - готель, по-западному - Скобское Подворье. Готель был из старых и дорогих, но на собственном комфорте Лев Николаевич никогда не экономил. Приняв ванну, и отобедав, чем Б-г послал, в ресторации на первом этаже, Лев Николаевич пришел в приятное расположение духа. Последнему способствовала и граненая стопка Ереванской виноградной водки - шестой нумер, для знатоков, а он им был, ничуть не хуже французских коньяков, и папироска с новоархангельским табачком. Но вот, ведь, недуг, какой - тщеславие творцов, не усидел, не предался послеобеденной неге, не ушел гулять по городу, как планировал еще загодя дома, в Пскове, а созвонился с Вырубовым, и уже в четвертом часу подъезжал на очередном извозчике к заводоуправлению всемирно известных механических мастерских братьев Вырубовых. Братья Вырубовы - Исаак Авраамович и Пантелей Иванович - были близнецами, но похожи друг на друга не были. Исаак Авраамович был высок и худ. Блондин с голубыми глазами, он был хорош собой и не будь он великолепным инженером, мог бы сделать карьеру на театре или, чем Б-г не шутит, в лейб-гвардии кагана. В противоположность ему, Пантелей Иванович был толст, лыс, росту имел от силы метр с половиною, если по-французски мерить, но карие маленькие глазки его выдавали живость ума необыкновенною, коий он и демонстрировал, взяв на себя все финансовое управление не маленьким предприятием братьев, выпускавшим и паровозы и самокатные телеги и много чего еще, из того, чем по праву гордилась империя. - Сие, любезный мой Исаак Авраамович - говорил спустя некоторое время Лев Николаевич, поспешно развертывая перед собеседником рулоны своих чертежей - Есть последнее детище мое, рекомое Масакой ... - Масака? - Удивлялся Исаак Авраамович, поправляя пенсне - Масака? Это, на каком же наречие, уважаемый Лев Николаевич? По-японски, что ли? - А вот и не угадали, Исаак Авраамович! - улыбался в ответ Лев Николаевич - Масака - есть сокращение, по иудейской традиции, по первым слогам от полного названия сей конструкции: Махина Самодвижущаяся Канонерская! - О! - только и мог ответить на это Исаак Авраамович - О! - Постойте, постойте! - Говорил он спустя пол часа, углубившись в изучение чертежей - Это что же выходит? Это от сюда выходит? И сюда входит? - Именно так! - С торжеством в голосе, подтверждал Лев Николаевич, довольный, что его находка замечена и, по-видимости, оценена. - Именно так! Выходит и входит! - Но это же гениально! - кричал Исаак Авраамович. - Ну, это вы, право, преувеличиваете. - Скромничал Лев Николаевич - Исключительно, по широте душевной, любезный Исаак Авраамович. Но, осмелюсь сказать, решение и вправду не тривиальное. А что скажете о канонерском блоке? - Это, надо полагать, шестидюймовая мортирка, у вас приспособлена? - Все, более воодушевляясь, казалось, не говорил, а пел Исаак Авраамович.- И полевая сорокафунтовая? - Именно, именно! Но обратите внимание на лафет. - Что за прелесть, этот ваш лафет, Лев Николаевич! Ну, просто, прелесть! А эта вот шестереночка ... да, это же праздник души получается, а не шестереночка!
Неисчерпаемый и Беспощадный, Разящий Словом и Делом, Поэт и Гражданин.
Отправлено: 30.10.05 13:37. Заголовок: Re:
Если вы уж взялись беллетризировать А.Максимова, давайте сразу разделим зоны влияния. Я буду писать про чжурчженей, которые грузины, которые завоевали Китай и провозгласили династию Зин, которую в ХХ веке сменила династия Джу [Га Шви Ли].
Продолжаем знакомится с отрывками из моего нового рассказа. Итак, отрывок из главы второй.
II. Они страдали ...
Полковник Фонвизин страдал от запора. Унизительность сего страдания и его брутальный характер сводили полковника с ума. Для любившего поесть Фонвизина, запоры являлись бичом божьим. Хуже них были только поносы, которыми он страдал, будучи молодым поручиком, во время Бухарской экспедиции. ...
Ххх
Иловайский страдал от непонимания. Не понимал он, не понимали и его. ...
Ххх Мичман Ривкинд страдал от неразделенной любви. Дело в том, что он был страстно влюблен в гимназистку седьмого класса Машеньку Збруеву. И все бы ничего, ведь в женщинах, правда, женщинах определенного типа, мичман разбирался давно и успешно, еще со времен Морского Кадетского Корпуса, но в глубине души Веня Ривкинд оставался неисправимым романтиком. Вот и на Машеньку он смотрел глазами влюбленного идиота. То есть, напрочь не замечал, что рано и со вкусом созревшая гимназистка, во-первых, и сама влюблена в бравого моремана по самые свои розовые, под светлыми кудельками, ушки, а, во-вторых, давно уже мается от своей перебродившей в уксус девственности и готова к употреблению во всех видах. Всего этого мичман, как бы, и не замечал, уныло утоляя физиологические потребности своего здорового организма в разнообразных борделях Выборгской стороны и Финского городища, а в присутствии барышни Збруевой теряя не только свойственную офицеру Росского флота решительность, но и здравый смысл. Страдания его были глубоки и неизбывны. Мичман грезил наяву, бредил ночами, пил водку стаканами, и писал плохие графоманские стихи, полные розовых соплей и цыганского надрыва. Конец его был близок и неминуем. Так бы и случилось, но, на счастье, у мичмана имелся дедушка. Звали дедушку Никанор Мордкович. Был он грозен видом, как и положено полному адмиралу императорского флота, но добр душой, что характерно для обсалютного большинства разнообразных дедушек, особенно, когда это касается любимого внука. Фамилия Ривкиндов происходила от безродного нищего портного из Вильно, который в 1632 году сшил совершенно безобразный кафтан адмиралу и барону Густаву Саксу, должен был за это быть бит, но участи сей, ужасной избежал и, напротив, даже возвысился благодаря странной коллизии случившейся между ним и бароном Саксом. А дело, согласно семейным хроникам, происходило так. Увидев себя в зеркале обряженным в новый кафтан, Сакс рассвирепел и обернулся к Ривкинду-первому, которого ожидал увидеть у себя за плечом, коленопреклоненным, рвущим на себе рыжие свои волосы, и посыпающим голову пеплом. В сущности, участь портного была уже решена, и была она незавидна. Его будущее явственно читалось в полыхавших адским огнем серых глазах озверевшего Сакса, но обернувшись барон не нашел смиренно ожидающего своей участи Ривкинда там и таким, где и каким ожидал найти, а с удивлением на грани умопомрачения обнаружил означенного портного склонившимся над чертежами нового фрегата, расстеленными на большом дубовом столе. Почувствовав спиной, взгляд барона - диво еще, что лапсердак на нем не загорелся - Ривкинд обернулся и, как ни в чем не бывало, сказал: - Я, конечно, дико извиняюсь, вельможный пан, но ваша выкройка не правильная. Тут и тут. Шов не выдержит и порвется на изгибе. Обалдевший от такой наглости Сакс хотел прибить наглого еврея, но, подумав немного, рассмотрел чертеж снова. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что портной прав, и в чертеже, на самом деле, имеются серьезные изъяны. Через пять лет Рифкинд был уже корабельным инженером на Невских верфях и секунд-майором. Много воды утекло с тех пор меж невских берегов, много славных кораблей было построено на Адмиралтейских и Невских верфях, множество Ривкиндов служило империи и за страх, и за совесть, и за чины, и за деньги. Потеряв по пути былую простоватость и нечистый выговор, и приобретя дворянство и баронский титул, Рифкинды строили корабли и плавали на них, научились пить водку, не пьянея, и стоять в рост на мостике под шквальным огнем неприятеля. Они тонули и побеждали во всех известных географии морях, они плодились и размножались, они, даже, с Саксами породнились на одном из крутых поворотов сюжета их семейной саги. На данный момент, старшими в своих поколениях значились адмирал барон Никанор Рифкинд, его сын кормчий первого класса Петр Рифкинд, и его внук мичман Вениамин Рифкинд. Первый свое уже отслужил и теперь состоял членом Государственного Совета при молодом кагане. Второй командовал броненосцем Князь Александр Невский, приписанным к Новоархангельской эскадре, третий служил на минном заградителе Упрямый на Балтике и страдал от безумной, но трагически неразделенной любви.
В доме деда мичман Рифкинд бывал не часто, но по зимнему времени большинство кораблей Балтийской эскадры оказались заперты в базах, и мичман, корабль которого зимовал у Котлина, вынужден был бывать у адмирала чаще. Пронаблюдав две субботы подряд бледный лик и лихорадочный блеск глаз внука, на третью, старый барон ласково пригласил Веню в свой кабинет, где, притворив двери, усадил его в покойное кресло, дал спокойно выпить стаканчик ямайского рома, а потом, строго взглянув прямо в Венины глаза, решительно сказал: - Ну, п-да с ушами, что молчишь? Говори! - О чем вы, дедушка? - удивился мичман. - Я тебе сей час не дедушка, а господин адмирал! - Так точно, господин адмирал! - Молчать! Кто она? - Не могу знать, господин адмирал! - Х-й моржовый! Ты как говоришь со старшим по званию? А ну встать! Сесть! Встать! Упасть! Отжаться! Мичман Рифкинд подобрался, встал, сел, снова встал, упал и отжался, и снова встал во фрунт, и все без жалобы, без стона, как и положено росскому моряку. - Так-то. - Назидательно сказал адмирал. - Повторяю вопрос. Кто она? - Маша Збруева. - уныло признался мичман. - И что? Не дает? - сочувственно спросил Адмирал. - Бог с вами, дедушка! - встрепенулся Веня - Она такая ... - Гимназистка, значит - Констатировал дед. - Гимназистка - подтвердил мичман с тоской в голосе. - Плохо уговаривал. - Наставительно сказал адмирал. - Да что вы, право, заладили, дедушка! Не дает ... уговаривал ... Она не такая! Она ... - Блондинка, значит. - Понял адмирал. - А это тут причем? - удивился мичман - Ну, блондинка, и что? - Раз блондинка, значит б-дь! - отчеканил барон. - Да что вы такое говорите, дедушка? - возмутился Веня - Бабушка наша то же, ведь, блондинка. - Ну и что ж с того? - искренне удивился адмирал и барон Рифкинд - То же б-дь, хоть мне и жена. - Да как же? - А так! Мал ты еще, деда учить! Поживи с мое, поплавай, да так что бы год-два дома не быть ... И что? Что ты думаешь, у нее между ног Патриотизм или "да убоится жена" пришпилено? У нее там, мичман, если не знаешь, орган, ну совершенно такой же, как у всех прочих баб. А орган сей чего хочет? То-то и оно! А то заладил, как можно, как можно. И твоя блондинка - ты уж поверь! - того же хочет. - А если нет? - уныло спросил Веня. - А ты спрашивал? - уточнил Никанор Мордкович. - О чем? - Об этом самом. Галантно, разумеется, с политесом; не желаете ли, барышня, дескать, предаться амурическим играм? - Так и не говорят теперь вовсе. - Возразил Веня. - Тебе виднее. - Согласился адмирал. - А только спроси! Последнее слово прозвучало, как приказ. А приказ, он и в Африке приказ. Отданный верхним лицом лицу подчиненному, он обретает характер слепой природной силы и нет ему преград, кроме приказа вышестоящего начальника, отменяющего, как известно, приказ начальника нижестоящего. А кто у нас был выше дедушки Никанора Мордковича по званию? Только первый воевода сил морских да генерал-адмирал флота Росского, которые иначе речется Каганом и Императором. Ну не к ним же идти было мичману Рифкинду с эдакой нелепицей? Оставалось только одно: решительно поговорить с Машей. К разговору с барышней Збруевой, Рифкинд готовился три дня, а на четвертый, сформулировав, наконец, изящный, как он полагал, пассаж, долженствующий пролить свет на щекотливый вопрос, встрявший в их отношения, мичман встретился с Машей в заснеженном саду, что напротив малого торжища. Встретился, увидел ее, воздушную, неземную, обряженную по случаю мороза в прелестную беличью шубку, и впал в ступор. Все заготовленные слова разом вылетели из несчастной головы Рифкинда, и, словно в трансе, глядя на гимназистку сумасшедшими глазами поехавшего крышей морфиниста, без предисловий и политеса мичман сказал: - Погода нынче морозная ... я это к тому, что, поди, замерзнем, гуляючи .... поедемте что ли пое-ся где-нибудь ... в номерах. У Машеньки от удивления глаза увеличились вдвое. Затем, когда смысл, сказанного мичманом, окончательно дошел до нее, она вспыхнула вся отнюдь не морозным румянцем, и к удивлению умершего уже от ужаса перед содеянным Рифкинда, сказала не своим, а каким-то чужим, незнакомым, низким и хриплым грудным голосом: - И в самом деле, замерзнем. Поехали, Веничка, в номера!
И эх! Макс, мне нравится как Вы пишите (стиль, тематика - мало трогает). Но иногда Вас заносит
цитатаПосредине, даже на взгляд, холодной реки, дымила трубами миноноска, по Хазарской набережной двигались казачьи разъезды, над гранитными стенами Заячьего Стана, по ту сторону реки, курились дымки костров.
Ну уж это совсем перебор полагаю просто взгляд замылился
цитатаМакс, мне нравится как Вы пишите (стиль, тематика - мало трогает)
Лучше не скажешь!
На самом деле тематика меня затронула... но опять про иудеев. На эту Тему у нас на ФАИ работают только альтисторики-евреи... и Смельдинг. Шутка-с!
Теперь пошли камни в огород. 1. Стёб приколен, но лично мне рамки приличия показались перейдены. 2. Фамилия одного из главных героев встречается в двух вариантах: через "ф" и через "в". 3. Жители Черниговского княжества названы суздальцами. 4. Минзаг на котором служил мичман именуется по разному: то "Дерзкий", то "Упрямый". 5. Непонятно что же такого написал в своём труде Иловайский. 6. Концовка... а была ли она вообще?
Макс извините за критику, но я думаю, что это принесёт Вам больше пользы, чем легкомысленное восхваление. Желаю творческих успехов и удачи!
Согласен, но это я так шалю, проказничаю. Bastion пишет:
цитатаНу уж это совсем перебор
Что именно? Фраза длинная. Возможны варианты. Нико Лаич пишет:
цитатано опять про иудеев
Я последователен в своем творчестве. Нико Лаич пишет:
цитатаизвините за критику
Извинятьсья за критику не надо, наоборот Спасибо! Камни приняты, складированы и инвентаризиорованы. Вы правы по всем пунктам (Признаюсь: стеб, небрежный ). Я только не понял о приличиях. Если это о сексе ... У нас АИ, или где? Геноцида и инцеста не было, пришлось восполнять сексом.
Отдельное спасибо за оперативное прочтение. Это дорогого стоит.
Нико Лаич пишет:
цитатачто же такого написал в своём труде Иловайский
В самом деле, и чего же он там написал? С уважением, Макс Мах
Эммм... Давайте попробуем разобраться. Может кому еще полезно будет. 1. В одно предложение впихнуты совершенно не зависимые другие предложения Или ставьте ";" или (лучше) разбейте на отдельные. Вроде бы понятно: наблюдающий переводит взгляд все дальше и дальше но: 2. Рассмотрим: Посредине, даже на взгляд, холодной реки, дымила трубами миноноска. Что у Вас получилось? (перевод): Даже на взгляд, посредине холодной реки, дымила трубами миноноска.
Чувствуете корявость предложения? Наблюдающий что определил? Что дымит "миноноска", а не "линкор"? Или что "миноноска" именно "дымит", а не "коптит"? Или что "дымит" именно "трубами", а не иллюминаторами или какими-то люками? Или это был "взгляд холодной реки"?
Председатель Федерации Альтернативного Спорта, Главный Переводчик Форума
Отправлено: 25.11.05 05:54. Заголовок: Re:
Лихо. Опять таймлайна нет, но... в принципе и не надо. Читатель сам пусть доработает. Sapienti sat, так сказать.
Пара замечаний:
1.Почему Балтика -- это "европейский северо-запад" (как полагает Фреди)? 2.Каким образом черниговка Фонвизина попала в конце в Росский Каганат? Или Каганат уже успел аннексировать своих разбитых врагов?
А так неплохо, прочел с удовольствием и не без улыбки.
Чтобы не только быть "плохим", скажу следующее: читалось легко и с интересом. Мой вкус был покороблен лишь вульгарщиной, и разочаровала концовка - ожидал большего, наверное из-за того, что Иловайский воспринимается как рояль в кустах и ждёшь от него эффекта... и не дожидаешься. Остальные мои замечания, больше технические и легко устраняются правкой.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 63
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
). Жду коментариев. 
Если вы уж взялись беллетризировать А.Максимова, давайте сразу разделим зоны влияния. Я буду писать про чжурчженей, которые грузины, которые завоевали Китай и провозгласили династию Зин, которую в ХХ веке сменила династия Джу [Га Шви Ли]. 
писан с натуры, с настоящего "сталинского солдата" 
).
Наслаждайтесь. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума