Отправлено: 06.05.06 06:16. Заголовок: Мир султана Мустафы
В истории Османской империи есть момент, который мог бы радикально изменить всю историю этого государства - а именно, как-то проходя по невольничему рынку визирь увидел девушку, чья красота так поразила его, что он тут же приобрел ее и подарил султану. Эх, знал бы он, что в этот момент подписывает смертный приговор Турции. Девушка вошла в историю под именем Роксанда (или Роксана). Добившись любви самого султана Сулеймана, она вскоре смогла стать его женой и стремясь укрепить свою власть умело очернила его законного наследника от другой жены, Мустафу. В результате, после смерти Сулеймана новым султаном стал сын Роксаны Селим, вошедший в историю под красноречивым прозвищем "Пьяница". Именно с его правления начинается закат Османской империи, превращение ее в "больного Европы". А теперь развилка. Татары не захватили Роксану или визирь в тот день пошел другим путем и не увидел прекрасной невольницы. В результате после смерти Сулеймана новым султаном становится его сын Мустафа, который, по отзывам современников, был весьма умным и толковым человеком. "Сильное правление" в Османской империи продолжается. Последствия?
"Сильное правление" в Османской империи продолжается.
Не спасает. Вы думаете, что "джелялийская смута" вызвана субъективными качествами султанов?
Тем более что кризис (демографический кризис в Малой Азии, вызванный перенаселением и проблеммой "лишних людей", финансовый кризис, сопровождающийся стремительной инфляцией, развал сипахийской системы, вызваный нерентабельностью тимара для рядового сипахи в условиях инфляции и т.д.) - все это даст явные проявления уже после смерти Мустафы. А за гениальность его преемника ручаться нельзя.
Не спасает. Вы думаете, что "джелялийская смута" вызвана субъективными качествами султанов?
Не только, но во многом этим. При Селиме были выпущены вожжи, чем воспользовались многие заинтересованные лица. Лучшее сравнение, Селим после Сулеймана, это Хрущев после Сталина.
Нельзя недооценивать роль личности в истории. Согласитесь, что Россия с Иваном Грозным это одно, а без него совершенно другое. И будь, к примеру, у Ивана здоровый наследник (например остался в живых Иван Иванович или царевич Дмитрий), то не было бы и Смутного времени.
В чем конкретно с вашей точки зрения это выражалось?
Это легко проследить, если сравнить то, что представляла собой Турция до Селима Пьяницы (могу порекомендовать Ефима Черняка "Вековые конфликты" - у него там есть очень хорошее описание Османского государства при Сулеймане) и после него. Прежде всего вопрос о земле. Так, до Селима государство строго следило за нормами земельных "дач" тому или иному лицу, не допуская излишней концентрации земель о отдельных руках, в ущерб других. Во времена Селима началась самая настоящая "прихватизация" госфонда земель "сильными мира сего" и одновременно обезземеливание рядовым тимариотов. Потом, налоги. При Сулеймане Османское государство славилось как государство с самым низким налогобложением в Европе. Дело доходило до того, что крестьяне-христиане массово бежали из христианских стран в мусульманскую Турцию. Что поделаешь, османы-магометане брали налоги намного меньшие чем их христианские "коллеги". Но при Селиме складывается обратная ситуация. Налоги резко растут и зашкаливают. В результате население уже готово перейти под власть Австрии (где налоги, по сравнению с Турцией, поменьше). Рост коррупции. До Селима турция считалась страной чуть ли не чиновников-бессеребренников (за чем тщательно следила султанская власть, регулярно вывешивая головы уличенных в коррупции чиновников). После Селима взяточничество становится нормой, вырастая до чудовищных размеров (кстати, значительное увеличение налогооблажения при Селиме было вызвано не произволом местных властей, которые почувствовав ослабление центра, стали драть, в свою разумеется пользу, с крестьян три шкуры).
Да, но ведь реальная власть при Селиме принадлежала великому визирю Мехмету Соколлу, а он оценивается как очень сильный лидер. Так что, не в слабом правителе видимо дело
Так, до Селима государство строго следило за нормами земельных "дач" тому или иному лицу, не допуская излишней концентрации земель о отдельных руках, в ущерб других.
Пожалуй единственный фактор, зависевший от личности правителя, но далеко не решающий. При проектировании своей АВИ16 занимался Портой. Поделюсь соображениями:
Основная задача, стоящая перед вашим султаном (а явно перед его преемником) вполне объективная - демографический кризис, вызванный перенаселением в Анатолии. В результате произошло уменьшение райятских наделов и повышение удельного веса среди деревенского населения холостых крестьянских юношей, лишенных возможности получить надел земли и завести семью. Хотя увеличение численности райи привело к расширению площади запашки и соответственному росту сборов зерновых, но в конечном итоге низкий уровень обработки почв и ограниченность ресурсов свободных земель определили возраставшую напряженность продовольственного баланса. Что вызывает прогрессирующее обнищание крестьянства.
Рост населения, на прокорм которого наличных ресурсов нехватало, вызвал стремительный рост цен. В совокупности с притоком дешевого испанского серебра это обрушило турецкий акче, вызвав его стремительную инфляцию. Выяснилось, что прежние источники доходов не покрывают постоянно возраставших расходов на содержание армии и огромного военно-административного аппарата. И именно это, а не слабость султана, вызвало стремительный рост налогов. Впервые дефицит поступлений был отмечен в 1564 г.(еще при Сулеймане, и если бы он прожил дольше - проводил бы ту же налоговую политику), тогда доходы казны составляли 183 млн., а расходы около 190 млн. акче. К 1596 г. сборы в казну равнялись 300 млн., а издержки - 900 млн. акче. Однако следует учесть, что за тот же срок стоимость акче упала примерно в три раза, поэтому реальные доходы правительства составляли всего около 100 млн. акче.
А войны продолжались (особенно дорого стоил флот), и деньги были нужны. Стремясь покрыть нехватку денежных средств, османское правительство прибегло к уменьшению серебряного содержания акче, а затем и к ухудшению пробы серебра. Выпуск испорченной монеты на некоторое время обеспечивал казну ценным металлом, однако не мог решить трудностей, стоявших перед правительством. Более того, употребление испорченной монеты повлекло за собой настоящий хаос в государственных финансах и значительно осложнило внутриполитическую обстановку в стране.
В конце XVI - начале XVII в. были значительно увеличены размеры податей с зависимого населения и введены новые поборы. Так, подушная подать с немусульман-джизья - к началу XVII в. выросла с 20-25 акче до 140, а сборщики налогов на местах временами взимали по 400-500 акче. Еще быстрее росли налоги, относившиеся к категории "чрезвычайных". Но правительству деваться было некуда - сипахи уже не могли, как ранее сотавить основу армии благодаря кризису сипахийской системы, и приходилось увеличивать постоянные войска, которые дорого стоили. И разорительные налоги, и откупа - есть не произвол обнаглевшей верхушки, а насущная необходимость государства в условиях роста цен и обесценивания денег.
Кризис сипахийской системы был вызван той же клятой "мальтузианской" проблеммой - перенаселением, и вытекавшими из него обнищанием райатов, инфляцией, снижением доходов. Упомянутая вами концентрация земель в руках правящей верхушки была не единственной причиной упадка сипахийской системы. Не меньшее значение имела "нерентабельность" тимара в глазах их владельцев. В XVI в. средний доход тимариота равнялся примерно 5 тыс. акче, а дом в провинциальном городе стоил от 1 до 4 тыс. акче, водяная мельница 5200 акче, раб - от 1 до 4 тыс., лошадь - 800-900 акче. Таким образом, учитывая цены того времени, можно видеть, что поступления от тимара обеспечивали сипахи весьма низкий прожиточный минимум. Поэтому столь важна была для сипахи военная добыча, которая могла удвоить и утроить доходы "людей меча". Но в Европе шел процесс складывания сильных централизованных государств, формировались регулярные войска, обученные более передовой тактике боя и оснащенные новым вооружением. В конечном итоге совокупность указанных внешних и внутренних обстоятельств привела к почти полному прекращению территориальных захватов турок в Европе и резкому сокращению военной добычи. Сокращение военной добычи нанесло первый серьезный удар по их материальному положению.
Вторым ударом стало значительное падение стоимости акче (в 2-2,5 раза по официальному курсу и в 4 раза на "черном рынке") в конце XVI в. (по вышеуказанным причинам). В то время как цены на рынке, а также государственные налоги резко выросли, размеры поступлений сипахи с их держаний остались на прежнем уровне. В итоге доля тимариотов в общем объеме феодальной ренты, получаемой с крестьян, резко сократилась. Так, в начале XVI в. в пользу сипахи Румелии шло примерно 50-70 % всех сборов с сельского населения, а в конце XVI в. - лишь 20-25 %. В конце концов военные расходы, лежавшие на плечах "мужей меча", перестали окупаться сборами с тимаров, сипахи стали терять интерес к своим земельным держаниям, их боевой дух и желание воевать также неуклонно падали.
Ко второй половине XVI в. стало ясно, что османские города оказались не в состоянии принять всего "избыточного" сельского населения. В силу ограниченности сырьевой базы, незначительности спроса, господства ручного труда ремесленное производство не могло поспеть за темпами роста числа городских жителей. Поэтому крестьянская молодежь заполнила религиозные училища - медресе, начала вливаться в ряды янычар, искать места среди челяди провинциальных феодалов. Специфической чертой жизни городов того времени стало умножение численности городского плебса. Фактически для османского общества XVI в. значительная масса покидавших деревни крестьян и обширный слой лиц без определенных занятий в городах оказались "лишними людьми".
Проблема "лишних людей", получивших в османских документах название левендов, решалась Портой путем их привлечения к участию в завоевательных войнах в качестве стрельцов - тюфенкчи. Со временем отряды левендов превратились в грозную мятежную силу, угрожавшую порядку в Османской империи. Отказываясь сдавать оружие по возвращении из походов, левенды большими и малыми группами расходились по анатолийским и балканским провинциям в надежде найти место в военной свите того или иного крупного феодала, губернатора провинции или уезда. Те, кто не смог обрести себе такого пристанища, легко превращались в разбойников. В конце XVI в. число последних выросло настолько, что слово "левенд" обрело значение мятежного человека, разбойника.
Эта тяжелая ситуация (острая социальная напряженность) разрешилась в конце-концов гражданской войной - Джелялийской смутой, во время которой во взаимной резне произошла массовая гибель населения (как райатов, так и сипахи), и демографическая ситуация выровнялась.
Хотя, откровенно говоря, земли годные для обработки в Анатолии еще были. Но они составляли собственность кочевых племен, которые несли военную службу в качестве иррегулярной конницы (башибузуков), и сохраняли право на свои территории: «Пастбищным землям нет границ. С древних времён установлено так, куда скот направляется, в том месте пусть он и бродит .. С древних времён не совместимо с законом установленные пастбища продавать и возделывать. Если кто-либо обработает их насильно, — следует снова превратить в пастбища. Жители деревень не имеют касательства к пастбищам и потому не могут запрещать кому-либо кочевать на них».
Вот и придумывайте, как ваш гениальный султан будет все это разруливать.
Вот и придумывайте, как ваш гениальный султан будет все это разруливать.
В принципе выход есть. Поход на Вену, который прервался после смерти Сулеймана и который, по неизвестной причине не возобновил Селим (может ему лень было?).
Поход на Вену, который прервался после смерти Сулеймана и который, по неизвестной причине не возобновил Селим (может ему лень было?).
ИМХО не прокатит. История показывает, что когда реально пахло жареным (1529-32, 1662, 1682) большая часть имперских князей забывала политические и религиозные распри, и приходила на помощь императору. Да и ФилиппII на разгром Австрии смотреть так просто не будет. А сокрушить всю Германию с Испанией в придачу мощей у Османов не хватит. В 1532, встретив под Веной объединенную армию Карла, Фердинанда и Германских князей, Сулейман даже не рискнул дать сражение и отступил без боя. Плюс растянутые комуникации и длительный маршрут похода, плюс тяжкий для турок германский климат (в 1529 под Веной уже осенью мерли как мухи). Ну закончится этот поход как предыдущие походы Сулеймана - взятием какой-нибудь крепости в Венгрии или Хорватии. И все.
Пожалуй единственный фактор, зависевший от личности правителя, но далеко не решающий. При проектировании своей АВИ16 занимался Портой. Поделюсь соображениями:
История показывает, что когда реально пахло жареным (1529-32, 1662, 1682) большая часть имперских князей забывала политические и религиозные распри, и приходила на помощь императору.
Сила натиска османов определялась не только тем, что он получал косвенную поддержку от протестантских княжеств, но в еще большей степени тем, что турки нашли союзника в могущественном католическом государстве — Франции. (Е. Черняк "Вековые конфликты")
Вернемся теперь из середины XVI века на сто лет назад — в середину века XV... С наступлением весны 1453 года огромная армия султана Мухаммеда II подступила к Константинополю. Началась осада. День и ночь со стен византийской столицы вглядывались в море, откуда ожидали прибытия обещанных военных кораблей из Неаполя, Венеции и Рима. Они не должны были запоздать. Бригантина с 12 моряками, переодетыми в турецкие одежды, была послана к берегам Греции в поисках этого флота. Но суда не прибыли, их никто не посылал. Не исполнилось пророчество, что ангел, спустившись с небес рядом с колонной императора Константина Великого, укажет на сидящего у подножия незнакомца, который с божественной помощью прогонит прочь захватчиков. 29 мая после ожесточенного штурма город перешел в руки султана. Император пал в сражении. Взятие Константинополя сопровождалось массовым избиением мирного населения, пока победители не решили, что живые невольники лучше мертвых христиан. Около 50 тысяч человек было продано в рабство. Турецкие хроники передают, что. 300 греческих монахов объявили: сам бог, даруя победу султану, показал, какая религия является истинной,— и приняли ислам. Город подвергся полному разграблению. Когда тот или иной дом обирали до нитки, на нем вывешивали флажок, чтобы избавить другие отряды турецкой армии от ненужных поисков спрятанного имущества. Книжные сокровища — та часть, которая уцелела при захвате Константинополя крестоносцами в 1204 году и после распродажи в последующие два с половиной века, — редко привлекали жадный взор победителей. Очевидец греческий кардинал Исидор передает, что погибло не менее 120 тысяч древних рукописей. Если верить молве, часть из них попала в библиотеку Мухаммеда II, но слух этот не нашел подтверждения. Даже через столетие, в 1555 году, Ожье Гизелин Бусбек, посол короля Фердинанда, брата императора Карла V, без труда мог покупать целые горы греческих рукописей. Правитель генуэзского торгового квартала в Константинополе Перы (Галаты), который турки пощадили, писал I» июне 1453 года под свежим впечатлением падения древней столицы Византии, что через два года Мухаммед пойдет походом на Рим. «Клянусь богом, если христиане не примут меры или не произойдет чуда, падение Константинополя повторится в Риме». А видный писатель Эней Сильвий Пикколомини (позднее ставший римским папой под именем Пия II) заявил на заседании имперского рейхстага во Франкфурте, что туркам открыта дорога на Венгрию и далее через нее — в Германию и Италию1. Братья погибшего императора Томас и Деметрий, владевшие княжествами в Южной Греции, ссорились между собой. Из ненависти к брату Деметрий предпочел капитулировать перед турками. В 1460 году он вернулся в Константинополь, отказываясь искать убежище на Западе по религиозным мотивам. В новой столице Оттоманской империи он получил от султана в дар значительную пенсию и евнуха в качестве почетного телохранителя; впоследствии он мирно скончался от старости. Дочь Деметрия была взята во дворец Мухаммеда II. Томас (отец Зои-Софии, вышедшей за великого князя Московского Ивана III) уехал в Италию, прихватив драгоценную реликвию — голову святого Андрея, и получил пенсию от римского папы и кардиналов. Один из сыновей Томаса — Мануэль — вернулся в Константинополь. Мухаммед II подарил ему двух рабынь. Сын Мануэля стал одним из придворных султана. Что касается другого сына Томаса — Андрея, — то он женился на итальянской куртизанке и продал свои более чем призрачные права на византийский престол сначала королю Франции, а потом еще раз — королю Арагона. От трагического, как и от великого, до смешного — один шаг. Впрочем, эти слова были сказаны через три с половиной века после конца Палеологов. Трагедия Константинополя произвела большое впечатление на Западную Европу. Многие поколения европейцев находились под влиянием «крестоносного духа», который можно было назвать даже идеологией крестовых походов. Горько оплакивали гуманисты захват «неверными» христианских стран, особенно, конечно, Греции, считавшейся колыбелью европейской культуры. Вместе с тем тот факт, что христианские государства не пришли на помощь Константинополю, показал их явное нежелание воевать за веру, если не затронуты их непосредственные интересы2. Некоторые западные авторы, начиная с X. Тревор-Ропера3, склонны сравнивать конфронтацию социалистического'и так называемого свободного (капиталистического) мира со столкновением между Востоком и Западом в эпоху Возрождения. «Действительно, — писал Р. Шве-бель, — имеются некоторые заметные параллели. В обоих случаях можно обнаружить не только борьбу и конфликт идеологий и противоположных социальных, экономических и политических систем. В период Ренессанса, как в наши дни, противники — латинское христианство и оттоманские турки — верили, что они ведут борьбу за существование. Каждый стремился изменить образ жизни другого. Обе стороны претендовали на то, что выполняют божественную миссию и что их соответствующие режимы составляют лучшую надежду человечества. Тогда правители думали преимущественно о военном решении спора. XIV, XV и XVI столетия заполнены битвами между турками и христианскими государствами. Большие войны перемежались ограниченными операциями и периодами непрочного мира, сравнимыми с нашими «холодными войнами». Однако враждебные действия прерывались также дипломатическими переговорами и мирными отношениями. Протагонисты вступали в переговоры, торговали и даже вели культурный обмен. И во времена мира или войны они были чувствительны к вопросам, затрагивающим престиж и общественное мнение; поэтому все стороны способствовали своей политике с помощью пропаганды внутри страны и за границей»4. Швебель признает, что наряду со схожими моментами существуют и различия, однако он неверно определяет эти различия и опускает главные из них, связанные с тем, что конфликт между Востоком и Западом в XVI веке был внутриформационным конфликтом, а в XX веке впервые в истории передовой лагерь состоит из государств неэксплуататорского типа. Вялая политическая поддержка Западом погибавшей Византии не была, конечно, случайной. Падение Константинополя совпало с заключительным этапом Столетней войны. Современники отнюдь не считали ее окончательно завершенной. Это служило для французского короля удобным поводом, чтобы отвергать любые планы крестового похода против турок. Интерес к этой идее проявлял при французском дворе только наследник престола — напомним, что речь идет о будущем короле Людовике XI, ставшем воплощением политики коварства и тайных козней. Людовик XI вел упорную борьбу против крупнейших феодалов, могущество которых ослабляло власть короны, и прежде всего против герцога Бургундского Филиппа и его преемника Карла Смелого, также активных поборников — в теории — крестового похода. Примерно то же самое можно было сказать и о германском императоре Фридрихе III. На определенных этапах конфликта, особенно в начале (или при возобновлении после длительного перерыва) и в конце, характерно известное расхождение во мнениях самих его идеологов и правящих кругов. Первые либо обгоняют время — и их призывы к участию в конфликте не встречают сочувствия у власть имущих, — либо отстают от требований времени и цепляются за это участие, бесполезность или вредность которого осознается теми, кто принимает политические решения. Первоначально турецкие завоевания в Малой Азии и в Греции вызывали слабый отклик у западноевропейских монархов. Вскоре после смерти осуществившего эти завоевания султана Мурада II в 1451 году гуманист Франциско Филельфо обратился к французскому королю Карлу VII с призывом возглавить новый крестовый подход. В этом документе отчетливо различимы характерные черты мышления идеологов нового векового конфликта: и переоценка угрозы со стороны неприятеля, и недооценка его военных ресурсов, способностей его руководителей (сына Мурада — Мухаммеда II, через два года захватившего Константинополь), и преувеличение возможностей, которыми обладали потенциальные друзья и единомышленники в неприятельском лагере (в данном случае — христианские подданные турецкого султана), и, главное, преувеличение готовности основных государств, которые должны были образовать коалицию, оставив в стороне свои споры. Филельфо планировал участие в союзе под эгидой Карла VII даже англичан, хотя еще не закончилась Столетняя война и в Лондоне не оставили планов возвращения недавно утерянных обширных областей французского королевства5. Влияние, которое оказывали друг на друга переплетавшиеся вековые конфликты, было весьма различным. Более того, один вековой конфликт мог оказывать внутреннее противоречивое воздействие на другой, так что историку приходится устанавливать, какое из этих влияний было все же преобладающим. К тому же надо учитывать, что это влияние могло ограничиваться только идеологическим воздействием, либо воздействием через систему международных отношений — то есть политической областью, либо, наконец, воздействием на социально-экономическое развитие. (Именно такой характер носило в VII в. столкновение христианства и ислама в Средиземноморье. Известный бельгийский историк А. Пиренн поэтому далее был склонен считать именно VII в. временем гибели античного мира и рубежом, с которого начинается средневековье.) Влияние одного из конфликтов может обострять, расширять, углублять или, напротив, смягчать, отодвигать в сторону, постепенно сводить на нет другой конфликт. Возникают даже ситуации, при которых старый конфликт сохраняется как форма, как прикрытие, как отвлечение внимания от нового. Надо оговорить, впрочем, то, что не всегда новый конфликт доминирует над старым, иногда первый все время остается в подчиненной роли. Это зависит от многих факторов, и прежде всего от того, насколько глубоко данный конфликт отражает ведущий антагонизм эпохи. 192 года со времени восстановления Византийской империи в 1261 году волны турецкой экспансии разбивались о стены Константинополя. Последующие 230 лет, с 1453 по 1683 год, были временем то нараставшей, то ослабевавшей, но никогда не исчезавшей угрозы турецкого нашествия на Западную Европу. Это был внутриформа-ционный конфликт. Правда, в XV веке турецкий феодализм находился еще в процессе перехода от ранней стадии к развитой. В этом отношении турки отставали примерно на четыре столетия от Западной Европы, где подобное перерастание происходило в XI веке6. Энгельс отмечал, что османское нашествие «угрожало всему европейскому развитию»7, что «турецкое, как и любое другое восточное господство несовместимо с капиталистическим обществом»8. Турецкое завоевание сопровождалось обычно грабежом и избиением населения, а позднее — постепенным усилением налогового гнета. Однако этот гнет первоначально не всюду был более тяжким, чем тот, который ранее испытывало крестьянство от местных феодалов. Что же касается веротерпимости, то турки здесь выгодно отличались от завоевателей, обуреваемых «крестоносным духом». Насильственное обращение в ислам, правда, практиковалось, но в различных завоеванных странах его масштабы обычно зависели от условий, в которых происходило само завоевание. В ряде мест часть церквей была обращена турками в мечети, власти запрещали звон колоколов и вводили другие подобные ограничения. Однако, как правило, турки предпочитали превращать духовенство в орудие своего управления, в придаток турецкой администрации. Во всяком случае, православная церковь пользовалась значительно большей терпимостью со стороны турок, чем со стороны католических стран и Ватикана. Турецкое правительство, как правило, не было заинтересовано в вербовке новых приверлсенцев ислама — ведь христианское население облагалось дополнительным налогом, а из его среды насильственно изымали детей для воспитания будущих солдат султанской гвардии — янычар. Надо добавить, что этот «налог кровью» был особенно тяжелым в XVI веке и постепенно уменьшался в следующем, XVII веке — как раз когда он стал широко известен в Европе и служил излюбленной темой обличения турецких завоевателей. Однако этот налог редко где встречал особое сопротивление, зачисление христианских детей в корпус янычар порой служило прологом к военной и придворной карьере, вызывавшей зависть самих турок. Обращает на себя внимание соотношение турецкого продвижения и крестьянских войн. Хотя не было никакой прямой связи крестьянских войн во Франции и Англии с турецкой экспансией, этого нельзя сказать о косвенной связи — через воздействие этих войн на систему международных отношений. Что касается восстания в Венгрии и Крестьянской войны в Германии, то их связь с последующим турецким нашествием была более прямой. Попытки дальнейшего усиления феодального гнета, вызвавшие широкие крестьянские движения, сосредоточили основные силы господствующего класса на подавлении народных масс и ограничили их возможности и волю к отпору внешнему врагу.
В начале правления султана Сулеймана Великолепного (1520—1566), при котором Оттоманская империя достигла зенита своего могущества, изменилось главное направление турецкой экспансии. После успешных походов против Персии и завоевания Египта Сулейман обратился против Юго-Восточной Европы. В 1521 году был захвачен Белград, в течение многих десятилетий успешно выдерживавший атаки турок. Был открыт путь в Венгрию. В 1522 году был захвачен остров Родос и созданы условия для дальнейшего турецкого наступления в Средиземноморском бассейне. Султан рассылал повсюду своих лазутчиков. Обычно это были христианские ренегаты, скрывавшие свой переход в ислам. Сами же турки в качестве разведчиков нередко попадали впросак из-за незнания европейских нравов, обычаев и религиозных обрядов. Например, один из агентов так сообщал о католической мессе, на которой он присутствовал: «Они убили ягненка и выпили его кровь». Значительно более полезной оказывалась информация, получаемая с середины века через учрежденный в Константинополе баше Иосифа Мшсаса, имевший связи с купцами в Венеции, Севилье, Антверпене и других торговых центрах1. 29 августа 1526 г. в битве при Мохаче армия султана разгромила венгерские войска. Большая часть Венгрии подпала под власть турок, в сентябре повернувших, как обычно, назад, чтобы не вести зимнюю кампанию. После поражения при Мохаче венгры могли рассчитывать устоять перед наступлением османов, лишь передав королевский престол Габсбургам. Однако притязания Габсбургов на главенство в Европе отвлекали их от борьбы против турецкого наступления, отражение которого являлось жизненно необходимым для венгерского народа. Более того, политика Габсбургов, сталкивавшая их с Францией, породила союз между Парижем и Константинополем. Этот альянс исключал возможность опоры на французскую помощь для тех сил в Венгрии, которые стремились вести борьбу на два фронта — против турок и империи2. 21 сентября 1529 г. армия Сулеймана в сопровождении вспомогательных войск поставленного турками венгерского короля Заполия подступила к стенам Вены. Численность осаждавших достигала, по некоторым сведениям, 240 тысяч, и они привезли с собой 300 пушек. Гарнизон города насчитывал 22 тысячи солдат и 12 пушек. Эрцгерцог (будущий король) Фердинанд еще до начала осады уехал в Линц, чтобы поддерживать постоянную связь со своим братом — императором Карлом V, находившимся в Италии. При дворе Фердинанда считали, что, захватив Вену, турки в течение последующих трех лет ворвутся в Германию. Однако осада затянулась — приближалась зима, и 14 октября Сулейман приказал начать отступление. Турецкое нашествие было отражено (как показало время — надолго), хотя Фердинанд считал, что уже в следующем году султан повторит попытку занять Вену. Осада Вены поразила воображение европейцев. Целых восемь столетий — со времени битвы при Пуатье в 732 году, в которой Карл Мартелл отразил нападение арабов, — ни разу страны Западной Европы за пределами Пиренейского полуострова не подвергались нашествию со стороны мусульманского Востока. Еще со второй половины XV и начала XVI века тема усиливающейся турецкой опасности постоянно дебатировалась в ученых трудах, о ней слагали баллады народные певцы на ярмарках, о ней звонили «турецкие колокола» в разных германских городах, призывая к покаянию в грехах, чтобы смилостивить гнев божий, без которого не было бы успехов неверных. Интересно, что по-немецки слово «газета» (Zeitung) впервые, по-видимому, возникло в связи с антитурецкой пропагандой. В 1502 году была напечатана подборка известий «Newe Zeitung von Orient und Auffgang» о борьбе венецианцев с турками3. Добиваясь от немецких, в том числе протестантских, князей денежных взносов для отражения турецкого нашествия, Карл V должен был пойти в 1532 году на подписание мира с ними. А это, в свою очередь, облегчило князьям-протестантам объединение в Шмалькальденский союз. Вслед за снятием осады Вены военные действия переместились на границу Австрии и занятой турками Венгрии. После 1562 года граница между владениям Габсбургов и Порты оставалась, по сути дела, неизменной в течение целого столетия, хотя почти непрерывные вооруженные стычки на этом рубеже нередко перерастали в большие сражения и постоянно существовала опасность нового оттоманского вторжения. Императорский посол в Константинополе Бусбек в начале 60-х годов предостерегал, кивая на могущество султана: «От персидской границы почти до окрестностей Вены он все подчинил своему игу»4. С 60-х годов основное направление турецкой экспансии снова переместилось в район Средиземноморья. В руках Порты оказалась уже большая часть побережья Средиземного моря, а турецкий натиск все продолжался. На картах XVI века юг обычно изображали на верху листа, а север — в низу: огромный полумесяц турецких владений на севере Африканского континента как бы нависал над Европой. Правитель Алжира Хайр-ад-дин Барбаросса, поставленный Сулейманом во главе турецкого флота, в 30-е и 40-е годы наводил страх на все Западное Средиземноморье. Попытки испанцев наносить контрудары по прибрежным городам Северной Африки в целом окончились полной неудачей. Сам Карл V во главе 20 тысяч воинов высадился в 1541 году около Алжира, но вскоре должен был снять осаду города и, потеряв почти половину армии, едва спасся от преследовавших его турецких кораблей5. В 1560 году Испания предприняла экспедицию с целью отвоевания города Триполи, за девять лет до этого занятого турками и находившегося сравнительно недалеко от острова Д'жербы. Однако турецкая эскадра рассеяла испанские корабли, 10 тысяч солдат Филиппа II были отправлены пленниками в Константинополь. Новый галерный флот, построенный в последующие два года, был почти уничтожен бурей во время маневров близ Малаги в октябре 1562 года. Боеспособность испанского флота с трудом удалось восстановить только к 1564 году, когда он смог снова возобновить наступление против турецких укреплений близ Тетуана. Это, вне сомнений, заставило Филиппа II пойти на уступки в Нидерландах (отзыв главного министра-кардинала Гранвелла). А в 1565 году турки начали осаду Мальты6, от исхода которой зависела судьба Западного Средиземноморья, и Филипп II снова месяцами не отвечал на письма правительницы Нидерландов, своей сестры Маргариты Пармской. Но вот турки были вынуждены снять осаду, и король в двух письмах Маргарите от 17 и 20 октября 1565 г. полностью отвергает все требования нидерландской оппозиции, выражая полную поддержку действий инквизиторов. Это было объявление войны недовольным, которые ответили открытым неповиновением. В 1566 году турецкий флот возобновил наступление, и в разгар его успехов Филипп направляет письмо Маргарите, предписывающее смягчить законы против еретиков. В сентябре 1566 года оттоманский флот, не добившись успеха, вернулся в Константинополь, а вскоре после этого умер султан Сулейман Великолепный, в империи начались военные мятежи, восстания в провинциях. В ноябре 1566 года испанское правительство решает послать в Нидерланды наиболее закаленные полки испанской армии, поставив во главе их герцога Альбу — решительного противника любых компромиссов в отношениях с нидерландскими мятежниками. Однако эти части были направлены в Нидерланды из Милана лишь в июне 1567 года, когда выяснилось, что турки не предприняли очередного наступления. Турецкий флот не появился в Западном Средиземноморье ни в 1567-м, ни в 1568 году, позволяя Филиппу II тратить все наличные средства на содержание армии Аль-бы в Нидерландах. Взаимосвязь этих событий была вполне усвоена в западноевропейских столицах и тем более в самих Нидерландах. Так, например, Вильгельм Оранский писал во время осады турками Мальты: «Турки являются очень большой угрозой; это означает, как мы полагаем, что король не явится (в Нидерланды. — Авт.) в этом году»7. 7 октября 1571 г. при Лепанто (около побережья Греции) произошла крупнейшая морская битва XVI века. Она оказалась и последним крупным сражением гребного флота. 300 галер испанского короля и его союзников, имевшие на борту 80 тысяч солдат и моряков, атаковали еще более многочисленный мусульманский флот. Молитвы коленопреклоненных солдат на кораблях, поднявших флаги с изображением Христа, смешивались с боевым кличем мусульманских воинов. Несколько часов длился жестокий бой, в котором обе стороны пытались таранить и брать на абордаж вражеские корабли и в рукопашных схватках уничтожить их команду. Сражение окончилось полным поражением турок, победители потопили или захватили три четверти неприятельских судов. Во введении к «Назидательным новеллам» Сервантес писал, говоря о себе в третьем лице: «В морской битве при Лепанто выстрелом из аркебуза у него была искалечена рука, и хотя увечье это кажется иным безобразием, в его глазах оно — прекрасно, ибо он получил его в одной из самых знаменитых битв, которые были известны в минувшие века и которые могут случиться в будущем...»8. В разных странах победу при Лепанто были склонны рассматривать как победу христианства в борьбе с исламом, а не только как успех католицизма или даже только одной Испании. Тициан создал картину «Испания, пришедшая на помощь религии», на которой Филипп II предстал как орудие неба, карающее и неверных, и еретиков. Известный испанский поэт Фернандо де Эррера, заканчивая свою знаменитую «Оду на битву при Лепанто», восклицал: По всем краям в честь господа да к небу фимиам Восходит, души же упрямцев осужденных — В геенне огненной. Я вижу их сожженных! Шотландский король Яков (сын Марии Стюарт), воспитанный в протестантстве, в детстве написал поэму в честь победы при Лепанто, которую издал в 1591 году. Впрочем, он тут же получил отпор со стороны шотландской церкви, объявившей, что «весьма несоответственно его сану и религии, подобно наемному поэту, писать поэму в честь иностранного папистского бастарда»9, то есть командующего испанским флотом Дона Хуана Австрийского, незаконного сына Карла V. Однако и после битвы при Лепанто Испания должна была держать 9-тысячную армию в Сардинии и создать резервный корпус в 10—12 тысяч солдат для укрепления позиций в других районах Средиземноморья. Вскоре после Лепанто Франция предложила союз султану. Испанский наместник в Нидерландах герцог Альба писал о французах: «Они были бы счастливы потерять один глаз, если бы мы при этом лишились обоих»10. Венеция заключила сепаратный договор с Портой, получив в обмен на уплату контрибуции разрешение возобновить свою левантийскую торговлю". Руководители нидерландского восстания еще в 1566 и 1567 годах посылали своих послов в Константинополь, но турки ограничивались лишь обещаниями помощи. В начале 70-х годов Вильгельм Оранский пытался добиться наряду с поддержкой ряда европейских держав также помощи султана и алжирского бея в осуществлении своего плана освобождения Нидерландов. В 1574 году султан послал большой флот для захвата Туниса, что ослабило испанские позиции в борьбе против нидерландских повстанцев. Столкновения с Персией (тоже, кстати, приобретавшие черты векового конфликта12) постоянно отвлекали внимание Порты от Европы, тем более что традиция, по которой крупную турецкую армию должен был возглавлять сам султан, вообще исключала ведение если не войны, то активных военных действий сразу на двух фронтах. Войны Селима I с персидским шахом Исмаилом воспрепятствовали завоеваниям турецкого султана в Европе. (Это даже побудило императора Карла V вступить в переговоры с персидским шахом о союзе против турок13.) А наступление и планы наступления в Европе Сулеймана Великолепного не раз терпели неудачу (в 1533, 1548 и 1552 гг.) из-за военных кампаний против персидского шаха Тамаспа I. В середине XVI века упоминавшийся выше императорский посол бельгиец Бусбек писал: «Когда турки уладят свои отношения с Персией, они возьмут нас за горло, опираясь на мощь всего Востока. Насколько мы не готовы, я не решаюсь сказать». Поэтому уже начиная со времени правления папы Юлия II (1503—1513) Рим стремился нащупать пути сотрудничества с Персией, несмотря на огромные тогда препятствия, создаваемые отдаленностью этого потенциального союзника. (Время, которое уходило на доставку корреспонденции и тем более посылку дипломатов, занимало не месяцы, а годы, и не раз к моменту получения информации обстановка кардинально менялась или адресат успевал умереть.) Вслед за папой такие попытки были предприняты Венецией, а потом императором Карлом V и его братом Фердинандом. Битва при Лепанто не имела такого решающего значения, какое ей первоначально приписывали торжествующие участники антитурецкой лиги, а нередко и последующие поколения. Турки очень быстро восполнили понесенные потери14. Правда, в 1572 и 1573 годах испанцам удалось добиться серьезных успехов в Северной Африке. Осенью 1573 года эскадра под командой дона Хуана Австрийского захватила Тунис и Бизерту. Но удержать завоеванное не хватило средств. Летом 1574 года новый турецкий флот, не уступавший по мощи тому, который участвовал в сражении при Лепанто, отвоевал Тунис и вернулся с триумфом в Константинополь15. Современникам не дано было знать, что такое торжественное возвращение стало последним в истории оттоманского флота. Да и причины тому лежали во внутренних процессах развития самой Порты, а не в отдаленных последствиях битвы при Лепанто. По дороге на родину турецкие корабли задержались около острова Корфу, что оживило прежние опасения и страхи Венеции. Огромный турецкий флот угрожал Сицилии. В 1574 году Тунис, а в 1576-м — Марокко подпали под власть Порты. Филипп II приказал послать секретного агента в Константинополь для переговоров, о перемирии. Лишь смерть персидского шаха и концентрация внимания Порты на конфликте с Персией побудили султана согласиться в марте 1577 года на прекращение военных действий, за которым последовало формальное заключение перемирия в 1580 году. Планы установления испанского господства в Средиземном море путем победы над Портой развеялись как дым. В 1578 году началась, как уже указывалось, новая война Турции с Персией, которая продолжалась до 1590 года и в течение этих 12 лет занимала лучшие армии Порты. Уже с середины XVI века вопрос о союзе с Персией как средстве избавления от турецкой угрозы открыто обсуждался даже в памфлетной литературе. Филипп II, присоединивший к своим владениям Португалию, старался через португальские колонии в Африке наладить более прочные связи с Персией и, по некоторым сведениям, даже посылал туда опытных пушечных мастеров. А в 1585 году среди противников Габсбургов всерьез заговорили о тайном договоре между Филиппом II и персидским шахом о разделе мира (Испании должна была достаться Европа, а шаху — Азия). Ходили слухи и о намерении шаха Аббаса (1586—1628) перейти в христианство и о том, что он якобы уже носит под верхней одеждой крест в знак уважения, которое питает к Иисусу Христу. Стратегические мотивы тесно переплетались с перспективами развития выгодной торговли, привлекавшей особый интерес английских и голландских купцов. «Персидская карта» упорно разыгрывалась как в начале XVII века, так и во время Тридцатилетней войны. Уже с конца XV века влияние на соотношение сил в конфликте с исламом оказывал рост могущества Русского государства. Еще в большей степени сказывалось это с середины XVI века — в начале правления Ивана Грозного, присоединившего Астрахань и Казань.
Туркам мало что было известно о Европе. Они иногда даже черпали сведения у... античных авторов. Столь же мало знали они европейскую историю. Бус-бек писал, что турецкие чиновники «не имеют представления о хронологии и датах и создают удивительное и хаотичное смешение из всех эпох». Впрочем, долгое время европейцы были не в лучшем положении, хотя не было недостатка В сочинениях, посвященных турецкой угрозе. Например, во Франции между 1480 и 1609 годами вышло вдвое больше книг о Турции, чем об Америке1. «Впечатление, которое производили турки на европейцев в XVI веке, различалось ОТ класса к классу и от страны к стране», — справедливо отмечает английский историк П. Коулс, автор книги «Оттоманское влияние на Европу»2. Осуждение Оттоманской империи было далеко не единодушным. Появлялись отдельные сочинения, в которых предсказывалось, что «турецкий кайзер» поможет крестьянину и бюргеру освободиться от давящего на них тяжкого гнета. Количество благоприятных отзывов о турках в публицистике XVI века было настолько велико, что английская исследовательница в конце 60-х годов нашего века отмечала широко распространенное мнение, что султан имел, как бы теперь назвали, «пятую колонну» в Европе»3. Действительно, еще Мухаммед II посылал значительное число лазутчиков на Запад, но вряд ли в их задачу входила пропаганда «турецкого образа жизни». Это мерещилось только тем монархам (и их окружению), которые имели основания особо опасаться турецкого нашествия. Так, последний король Боснии писал Пию II, что турки стараются привлечь на свою сторону крестьян, обещая им свободу, и те настолько простодушны, что верят этим посулам. Среди поклонников турецких нравов и законов довольно неожиданно можно обнаружить и английского короля Генриха VIII, того самого, который сначала написал «опровержение» лютеранской ереси и получил от папы титул «защитника веры», а через несколько лет начал проводить Реформацию в Англии и казнил Томаса Мора за неповиновение королевской воле. Того самого короля, который был известен своими шестью женами (двух из них он отправил на эшафот) и фабрикацией процессов о государственной измене. Генрих послал даже своих представителей изучать законодательство Сулеймана Великолепного и практическую деятельность турецкой юстиции... (Отметим между прочим, что трактаты, идеализирующие Оттоманскую империю, являлись и показателем того, как прокладывала себе дорогу мысль о необходимости рассмотрения государства в качестве чисто земного учреждения, не нуждающегося в религиозной санкции, и оценкой его вне связи с исповедуемой им религией или тем более вне его отношения к религии других стран.) На иностранных наблюдателей производили впечатление многие особенности турецкой административной машины: вызывала удивление «Школа» султана, которая готовила чиновников для управления покоренными странами и учеников в которую набирали из жителей этих стран. Особенно поражало, что турки не придавали большого значения знатности происхождения, что высшие сановники юридически являлись рабами султана и что имущество этих лиц (иногда огромное) после их смерти возвращалось в казну падишаха. Верхушка оттоманской администрации, по сути дела, не была турецкой. В нее входили принявшие ислам люди разных национальностей, потомки захваченных в плен и проданных в рабство людей из многих соседних стран, янычар, ряды которых, как уже было отмечено, до XVII века пополнялись преимущественно за счет христианских детей, насильственно отбираемых у родителей. Доктор Кавел, входивший в состав английского посольства в Константинополе, писал о султане Мустафе II (1695—1703): «У него совершенно русское лицо.., его мать была русской, а его отец —русского происхождения». Французский дипломат Филипп дю Фран-Канайе писал в 1573 году в своем «Путешествии в Левант»: «Султан... управляет многими народами, совсем различными по религии и нравам, таким образом, что кажется, будто его империя является совершенно единодушной». А знаменитый политический мыслитель Жан Боден в «Шести книгах республики» (1576 г.) восторженно отзывался о веротерпимости султана и добавлял: «Более того, даже в его серале в Пере он разрешает исповедовать различные религии — еврейскую, христианско-римскую, христианско-греческую и ислам...» Конфронтация христианства и ислама, запреты, предусмотренные мусульманской религией, различия в нравах и вкусах не воспрепятствовали проявлению султанами уже D первой половине XV века (еще до взятия Константинополя) интереса к европейскому искусству и культуре, не мешали вниманию и почету, с которым принимали при турецком дворе итальянских и греческих художников, писателей, врачей, ученых, просто образованных людей — будь то купцы или дипломаты. В одном из музеев Флоренции — Галерее Буонаротти — находится картина Д. Биль-верти, художника, жившего в конце XVI — первой половине XVII века. Она изображает сцену отказа Микеланджело принять приглашение султана, переданное через специальное посольство, отправиться в Константинополь для выполнения заказов турецкого двора. В действительности султан не присылал посольства к Микеланджело, хотя художнику действительно дважды (в 1506 и 1519 гг.) предлагали приехать в турецкую столицу. Сцена, изображенная Бильверти столетие спустя, вымышлена, но она тем более характерна для «драматизации истории» в духе векового конфликта. Не менее характерны, однако, и переговоры, которые велись с Микеланджело вопреки не только этому конфликту, но и вопреки ясному запрещению живописи исламом — одной из противостоявших в этом конфликте идеологических систем. Характерно, что имела место неприязнь турок к европейским художникам, связанная в определенной степени с вековым конфликтом. Дело в том, что обычно в состав европейских посольств включали опытного рисовальщика, причем отнюдь.не для удовлетворения простого любопытства в отношении быта и нравов Константинополя и султанского двора. Задачей этого отдаленного предшественника некоторых атташе по вопросам культуры было набросать портреты различных высокопоставленных сановников и других лиц из султанского окружения, чтобы их можно было узнать в случае появления в Европе в качестве турецких шпионов4. Турецкая тема широко входит в западноевропейскую литературу. Уже в начале XVI века романтизируется история родного брата султана Баязета — Джема, который бежал из Турции и потом mhovo лет содержался в заключении разными европейскими государями, включая римского папу Александра VI Борджиа, с целью шантажировать Порту угрозой появления претендента на престол и выманить крупные суммы денег якобы на содержание пленного принца. Можно напомнить также, насколько широко сюжеты, связанные с действиями североафриканских корсаров, представлены в творчестве Сервантеса. Соперничество между сыновьями Сулеймана Великолепного и другие эпизоды турецкой истории находили широкое отражение в европейской драме. Опера В. Давенанта «Осада Родоса» посвящена одному из наиболее ярких эпизодов борьбы Порты и европейских государств за преобладание в Восточном Средиземноморье. Несомненно, что в XVI веке Западная Европа, вступившая в переходную эпоху, обогнала страны ислама по уровню развития ремесла, науки и техники. Вместе с тем— и отчасти именно поэтому — тысячи и тысячи европейцев добровольно эмигрировали во владения султана, переходили в ислам, надеясь обрести возможность для применения своих способностей, которой не находили у себя на родине. К этим добровольным «ренегатам» надо прибавить еще больший поток жертв национальных и религиозных преследований, искавших убежище в Оттоманской империи, тысячи военнопленных, обращенных в рабство и пытавшихся переходом в ислам вернуть себе свободу, начать новую жизнь в Алжире, Каире или Константинополе. Напротив, обращение в христианство было сравнительно редким явлением и никогда искренним — даже среди военнопленных.
Которая как раз в это время перестала быть ценным союзником благодаря гугенотским войнам.
А если Генрих II останется жив и удержит ситуацию под контролем? Кстати, вопрос: а почему вы в АВИ угробили таки Генриха II как и в РИ. Ведь его смерть была случайной и наметившееся серьезное расхождение с РИ вполне могло изменить события и во Франции? Генрих II вполне мог остаться в живых.
Есть еще один путь экспансии - ИМХО, более перспективный, чем австрийское направление. Индия. В середине XVI в. Моголы еще не слишком прочно там закрепились. Есть шанс выбить. Сулейман, в принципе, предпринимал попытки, да бросил на полпути. Для этого нужно было развивать океанский (т.е. парусный) флот на Красном море и в Персидском заливе. Дорого. Зато перспективы - дух захватывают. Вытеснить португальцев с Индийского океана, подмять под себя снова все основные торгвые потоки между Европой и Азией.
Зато перспективы - дух захватывают. Вытеснить португальцев с Индийского океана, подмять под себя снова все основные торгвые потоки между Европой и Азией.
Логично. Вместо того, что бы рвать в Европу с мечём, можно её поставить на колени торговлей...
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 10
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума