Поздравляю коллег - давно не удавалось тему до перегрузки довести :) и компенсирую - надеюсь увидеть продолжение, несмотря на прозвучавшую критику. Часть I по адресу http://alternativa.fastbb.ru/?1-13-0-00000219-000-360-0
Скажите, а все эти религиозные пертурбации в христианстве не могут привести к появлению альтер-несторианской империи найманов, кара-китаев или тангутов?
Теоретически да. Несториане убежали в Иран в VI веке. Если персы там как писал коллега Han Solo их загнобили, то они естественно подались восточнее - в Уйгурию и Китай (но из Китая их изгнали Суны).
Реальный вариант - концентрация несториан в Синцзяне приводит к обращению в христианство уйгурского ыдыкутства. Далее крестить по вкусу найманов, кераитов, кара-китаев.
модераторЛев Митры, злой жрец Махаведы, Первый из Великой Белой Расы, идеолог С-И-и-Г и покровитель МЦМ.
Отправлено: 03.10.06 11:18. Заголовок: Re:
georg пишет:
цитата:
Я имею в виду уже после падения манихейского уйгурского каганата, когда остатки уйгуров, отступив под натиском киргизов в Турфан, приняли буддизм.
Тогда почему они предпочтут несторианство буддизму?
Кстати, а что викинги? Ни Италия, ни Сицилия им не обломится. Может устроить в этом мире свой Винланд, чтоб больше викингов ушли по следам Эрика Рыжего?
модераторЛев Митры, злой жрец Махаведы, Первый из Великой Белой Расы, идеолог С-И-и-Г и покровитель МЦМ.
Отправлено: 03.10.06 11:28. Заголовок: Re:
georg пишет:
цитата:
Допустим потому, что в Иурфане сложилось несторианское большинство (не настаиваю).
А почему оно сложилось?
georg пишет:
цитата:
Заманчиво. Han Solo сюда.
Собственно можно брать старые наработки темы про Винланд. Но у меня надежда на европейскую колонизацию Америки, поэтому Винладн предлагаю ограничить Ньюфаундлендом, Квебеком и Мэном. И есть подозрение, что Америку европейцы откроют в первой половине 14 века (до Великой Чумы).
Несториане (и вообще персидские христиане) выселились в Синцзян от гонений.
Крысолов пишет:
цитата:
И есть подозрение, что Америку европейцы откроют в первой половине 14 века (до Великой Чумы).
XIII век - окончательный разгром манихеев в Марракеше. Испанское завоевание Мавритании (в римских границах). Плантации и ловля негров на африканском побережье. Рано или поздо каког-нибудь лузитанского работорговца от Зеленого мыса отнесет к берегам Бразилии.
Почему их сложилось большинство. В реале то не сложилось вроде.
А в реале их в Иране так сильно не гоняли. При Абассидах существовала легальная несторианская Церковь с имевшим официальный статус патриархом в Багдаде.
модераторЛев Митры, злой жрец Махаведы, Первый из Великой Белой Расы, идеолог С-И-и-Г и покровитель МЦМ.
Отправлено: 03.10.06 12:22. Заголовок: Re:
georg пишет:
цитата:
А в реале их в Иране так сильно не гоняли. При Абассидах существовала легальная несторианская Церковь с имевшим официальный статус патриархом в Багдаде
Тогда возможно. Я вам письмо выслал. Давайте тогда решать что там с монголами. В случае чего в вопросах Ближнего Востока можно монголов заменить хорезмшахами.
Да не пойму я, что с монголами. Теоретически можно предположить принятие христианства от уйгуров кара-китаями, и теократизацию ханского правления, которое убережет их державу от распада. Найманы в этом случае просто включаются в нее. Держава эта приходит на помощь единоверцам-кераитам (или просто включает их в состав), и тогда монголам не светит.
модераторЛев Митры, злой жрец Махаведы, Первый из Великой Белой Расы, идеолог С-И-и-Г и покровитель МЦМ.
Отправлено: 03.10.06 12:32. Заголовок: Re:
Han Solo пишет:
цитата:
Не получится. Как минимум до Миссисипи и Карибов норманны все равно продвинутся.
Нельзя. Ломает всю картину. Скажем так - их было мало, а потом их выкосила эпиемия вкупе с набегами скрелингов и гражданской войной. Не до Миссисипи. А в 1330 и европейцы подоспеют.
модераторЛев Митры, злой жрец Махаведы, Первый из Великой Белой Расы, идеолог С-И-и-Г и покровитель МЦМ.
Отправлено: 03.10.06 12:33. Заголовок: Re:
georg пишет:
цитата:
Поставить вопрос на голосование, что ли
Хм. Если мне дадут примерную картину развития Восточной Европы в этом имре да еще и без монголов, тогда проголосую Чингиза удавить. Вы письмо получили?
В результате оффлайнового обсуждения с коллегой Крысоловом наметились некие вехи дальнейшего развития этого мира. Но подробное описание (хочется покрасивше) требует дополнителной проработки. Продолжение появится в выходные.
XII век и первая половина XIII стали золотым веком средневековой Европы. Энергичное купеческое предпринимательство, процветающая по всему Средиземноморью торговля, постоянные контакты со старейшими цивилизациями Востока обеспечили самоуправляемым городам Римской империи мощный приток благосостояния, вызвав экономический и культурный подъем. Войны были локальными конфликтами между своими, сезонной забавой благородного дворянства. Франция конфликтовала с Германией и своими крупными вассалами, германские герцоги- с королем и друг с другом, Англо-Саксонский король - с Францией, Германией и Велетией. На юге имперские армии все дальше оттесняют берберов, изгнав их с алжирского плато (где восстановлена древняя римская провинция Нумидия) и из приморского Марокко. Огромное влияние оказала на Европу связка с арабским миром, образовавшаяся благодаря присоединению Египта и основанию Иерусалимского королевства. Восточные франкские и окситанские династии очень быстро ориентализировались, а крестоносцы активно смешивались с уцелевшей арабской элитой, в том числе и через смешанные браки. Обычаи этих полувосточных дворов быстро распространяются на западе. Особенно важно при этом было влияние таких восточных культурных центров, как Медина и Дамаск. С востока было заимствовано определение последовательности, в которой должны подаваться кушанья на пирах (сначала супы, затем первые мясные блюда, потом приправленную пряностями птицу и завершать трапезу сдобным печеньем) а так же с востока пришло множество кулинарных рецептов. На столах начинает господствовать тонкая стеклянная посуда, гораздо более изящная, чем золотые и серебряные кубки. С востока пришли прически и прочие формы культуры красоты, мода носить разную одежду в разные сезоны. Арабский тюрбан, украшенный пером и застежкой с драгоценным камнем, становится головным убором западной знати.
Европа познакомилась непосредственно с дидактической и повествовательной литературой Востока, с животным эпосом «Калилы и Димны», «Синдбадовой книгой» о женском коварстве, с некоторыми сюжетами «Тысячи и одной ночи» и разнообразного арабского фольклора. Возвышенная любовь, красочное описание которой содержалось в поэзии арабских лириков, оказала влияние на развитие «учтивых» чувств в Европе. Многими чертами любовная лирика арабов определила европейскую поэзию, например лирику итальянского «нового сладостного стиля». Наблюдается сходство тематики заджалей крупнейших арабских поэтов с излюбленными темами трубадуров, сходство в системе рифм, числе и построении строф и в некоторых других особенностях метрики.
Начинается «великая эпоха переводов». В Иерусалиме и Александрии, Риме и Арле трудятся грандиозные школы переводчиков. Переводятся труды по математике, астрономии, химии, оптике. Стремительно развивается медицинская школа. В Европе появляется ранее неизвестные ей тригонометрия и оптика. В оснастке судов арабы использовали в Средиземноморье опыт, приобретенный в Индийском океане, где оживленной торговле обширного района от Кильвы в Восточной Африке до Малаккского пролива им принадлежала главенствующая роль. Именно в Индийском океане (несмотря на свое западное название) был изобретен латинский (треугольный) парус и оснащенное такими парусами судно, а на Средиземном море арабы впервые стали использовать латинскую каравеллу. Преимущество подобных судов заключалось в том, что они могли двигаться против ветра, тогда как оснащенные квадратными парусами карраки Средиземноморья могли лишь плыть по ветру. Принцип треугольного паруса был заимствован европейскими корабельщиками и развит ими, это позволило построить более крупные суда, которые смогли в дальнейшем пересечь Атлантику и совершить длительные путешествия, приведшие к великим географическим открытиям.
В университетах латинских городов идет бурная деятельность по творческому усвоению и развитию арабского наследия. Особенно значительных успехов добиваются алхимики, в чем огромную роль сыграл перевод трудов Джабира ибн Хаййана. Этот свод, сообщая сведения о многих отраслях древней науки, дает полное представление об алхимии как науке, основанной на эксперименте, использующей различную методику и инструменты для работы с химическими веществами. Порох в этом мире был изобретен в Италии уже к концу XII века.
Перед западноевропейским мировосприятием встает задача осмысления усложняющейся картины мира. До этого неоплатонизм, овладевший умами европейских мыслителей в IV веке, безраздельно господствовал в философских концепциях. Ранняя схоластика целиком стоит на почве мистико-умозрительного платонизма. Связанное с Августином, Боэцием, частью с Эриугеной новоплатоновское течение укрепляется влияниями арабской философии. Эль-Фараби, Аверроэс и Авицеброн в переводах становятся доступными Западу, вливая в схоластику сплетенный ими с новоплатонизмом аристотелизм. С арабского и греческого переводят греческих философов. Появляется ряд подлинных и апокрифических сочинений древних: «Теология Аристотеля», «Элементы теологии» Прокла, «Книга о причинах», трактаты Аристотеля. Новоплатоновское течение позволило приблизиться к постижению и обоснованию важнейших догм христианства, но только — приблизиться, так как для полноты знания необходимо было более совершенное постижение мира и человека, достижимое только эмпирическим познанием. Этого постижения обращавшийся к миру дух XII—XIII вв. на почве новоплатонизма добиться не мог. Новоплатоники жили в сфере чистого умозрения и отвлеченного знания. Доступное Западу учение о мире и человеке у арабов уводило в теософию, отъединенную от реального, «естественнонаучного» познания природы, и легко вырождалось в мистическую фантастику. Неоплатонические умозрения Авиценны и Авицеброна об интеллектах планетных сфер, идея души мира или духовно-материального космического духа, идея всеобщности и единства интеллекта, которому становятся причастными индивидуумы, влекли в сторону от изучения мира и могли стать достоянием только мистики и тайных учений. Все громче раздавался голос зовущего к себе мира, и труды Птолемея, Галена, Аристотеля давали опору для позитивного изучения его. XII век в полноте раскрывает ясные уже в XI в. тенденции развития. Схоластики XII в. знают физику и метафизику Аристотеля. Они обогатились почерпнутыми, главным образом у арабов, естественнонаучными сведениями и интересами, под влиянием переживаемого обратили внимание на вопросы государственной и общественной жизни, десятками лет упорного ученого и преподавательского труда выработали твердую научную методу. Для всех прочным и неустранимым основанием философско-богословской работы являются догмы христианства в новоплатоновском понимании их раннею схоластикою. Но уже не Платон, а Аристотель становится главным руководителем. Философы вынуждены прибегнуть к арабскому же учению о том, что истинное в богословии может быть ложным в науке и наоборот. И это «учение о двойной истине» — отнюдь не лицемерная уловка диалектика — громко заявляет о правах и стремлениях мирского разума. Утверждается, что истины богословия принципиально отличны от научных. Первые не могут быть доказаны, покоясь исключительно на благодатной вере, почему и необходимо подчинение авторитету Писания и церкви. Благодатная вера — источник признания религиозной догмы и ее истинности для человека.
Так синтетическим попыткам противостоит распадение единства знания и веры. С одной стороны — научное знание со склонностью к эмпирии, с другой — положительное богословие. Аверроисты XII в. возобновили учение о двойной истине: царство Божие не осуществилось в сфере чистой мысли. Для «исполнения» его необходимо было развитие обоих моментов: и мистического и научного. Но мистическое умозрение не могло выйти за пределы постижения Божества в отношении к Нему мира и человека только в самых общих чертах, не могло охватить мира, еще не понятого научно. Научное же знание только еще начинало высвобождаться от власти авторитета и традиции, подавляемое привычными общими формулами и малодоступностью для него реального и индивидуального. Для человечества наступала пора двойной истины и двойной жизни. Немногим открыт был путь истинной мистики. Видимость же внешнего единства могла быть сохранена только позитивным богословием, от которого отлетал в свою, мирскую сферу, расправлявший крылья разум.
Трудно преувеличить культурное значение для всего общества шумной университетской жизни с ее вмешательством в волнующие современников религиозные и политические вопросы, с ее диспутами, с веселыми пирушками студентов. Развивается и усложняется ученая терминология, но не только клирики, а и миряне приучаются обсуждать философски-богословские проблемы на обычном: французском, немецком или итальянском языке, оставляя латынь для систематического преподавания, ученых трудов и торжественных диспутов. Бродячие клирики и школяры, ваганты, веселый и образованный народ, повторяют образы античности, воспевают весну и любовь, отзываются на окружающую жизнь в своих богатых ритмом стишках и сбиваются на вульгарную речь. Они тоже носители культуры, любящие выпить и поболтать, как носителями ее являются «жонглеры», а за ними трубадуры. Но, может быть, еще большим значением обладает постоянное, повседневное общение, случайная беседа на улице, по дороге, в какой-нибудь таверне.
В городах и резиденциях магнатов расцветают своеобразная культура и куртуазный быт, создаются новый стиль жизни и новая поэзия трубадуров. Но эта поэзия похожа на науку. Поэты-министериалы, воспевающие высокопоставленных дам, знакомы не только с мотивами народной поэзии и Овидием. Им известны схоластические различения, их занимают философско-богословские проблемы, хотя и увлечены они веселой наукой любви. Трубадурам не чужда мистика, основные идеи которой они применяют не к жизни души в Боге, а к жизни ее в прекрасной даме. Мотивы народной поэзии и глубокие душевные переживания выливаются в заимствуемые формы, а эти формы творчески переплавляются в новые, художественные, для того чтобы внешне быть воспринятыми немецким миннезангом, более глубоким и непосредственным в своей лирике, и в благоухающем цветке национально-городской культуры Италии — dolce stil nuovo.
Город уже существовал как некоторое, трудноопределимое бытовое единство, аналогичное, а иногда и родственное связываемому общей соседской алльмендой селу, как административно-судебный и церковный центр. Рынок делал его центром хозяйственным, хотя бы и скромным и распространявшим свое влияние на ограниченный округ. Селившиеся под стенами или за стенами города купцы и организации их способствовали появлению и расцвету ярмарок и рынков, вызывали к жизни новые промыслы и профессии. Там, где купеческий элемент был значителен и силен, он сильнее всего содействовал перерождению старого административного центра в более или менее политически независимую самоуправляющуюся общину, которая при покровительстве императорской власти частично узурпировала государственные функции, разрушив могущество провинциальных магнатов. Купцы же ранее других классов стали во главе управления городом и утвердились над ним, превратившись в городской «патрициат» и впитав в себя значительную часть втянувшегося в городскую жизнь окрестного дворянства. Ниже купцов росло местное ремесленное население, в XII в. также распадавшееся на ассоциации: на цехи, «ремесла» или «искусства». Оно крепче купечества связано было с местным городским рынком, с ограниченными интересами городского хозяйственного округа и этим отличалось как от купцов, так и от вовлеченных в организуемые купцами же крупные промыслы работников. Таким образом, город, несмотря на свое бытовое, правовое и политическое единство, достигаемое им постепенно и в разных местах в разной степени, скрывает — опять-таки в зависимости от условий в различной мере — исконные противоречия. Городской патрициат прирос к земле, связав себя со своим городом бытовыми, хозяйственными и религиозными интересами. Но все-таки город для него был лишь исходным пунктом широкой торговой деятельности, и жизненное начало патрициата заключалось в экстенсивной внешней торговле, сплетаемой с городом не столько рынком, сколько организацией купечеством ремесленного производства на сбыт. С другой стороны, те цехи, которые связаны были с местным рынком, естественно замыкались в интересах своего городского мирка и определяли характерный патриархально-ремесленный тип средневековой городской жизни с ее мелочным контролем над производством и сбытом, заботами о потребителе, цеховой монополией (Zunftzwang) и т. д. За городскими стенами идет сначала глухая, потом шумная и кровавая борьба слагающих город элементов. Инкорпорирующий местных феодалов городской патрициат заполняет городской совет или городские советы и захватывает в свои руки городские должности. Но он встречается со стремлением к власти других, низших слоев городского населения, и «тощий народ» вытесняет или ограничивает влияние и права «жирного народа». В эту упорную борьбу с XIII в. в крупных торговых городах вмешиваются эксплуатируемые патрициатом низы, рабочие, занятые в кустарных производствах. Естественно, что в империи, где сильна государственная власть, город, угнетаемый ее фискализмом и не умеющий наладить правильного городского хозяйства, слабеет. Тем не менее городская жизнь и городское хозяйство прямо и косвенно создавали ткань новой государственности, перенося центр экономической жизни в сферу денежных отношений. На почве денежного хозяйства стали возможными и новая оплачиваемая бюрократия и наемное войско. В городах же возникло новое, равное для всех право. Само расширение понятия церкви в смысле самоуправляющегося единства всех клириков и мирян находит себя в религиозном характере городских организаций, в настойчивом стремлении горожан подчинить себе всю местную церковную жизнь, в их гордости своими кафедральными соборами, в их попытках осуществить христианские идеалы в жизни маленькой и эгоистической ячейки: цеха, самого города. Но государство, руками городов ниспровергнувшее могущество магнатов, уже не нуждается в civitas, превратившихся в могущественные республики. Внутригородская борьба, умело используемая государством, постепенно пролагает путь порабощению города центральною властью и бюрократизации управления.
В XII—XIII вв. средневековая культура является своеобразным и пестрым, но внутренно единым даже в своих противоречиях целым, достоянием широких кругов общества. Неразложимо сливаются античные традиции, приобретения философской и политической мысли, религиозные проблемы, новые сведения, обогащаемые сношениями с Византией и Востоком, старые сюжеты и формы народной словесности, бродячие легенды и новые художественные достижения.
Отдельным феноменом этого мира является Византия. Ее развитие я буду прогнозировать исключительно из тенденций, имевших место в РИ, плюс влияние более полно сохранившегося благодаря инкорпорации язычества античного наследия, и в частности – герметических традиций (как мы помним, Трисмегист и Пифагор были причислены к «семи боговдохновенным мудрецам» «Ветхого завета эллинов»).
Юстинианова чума нанесла мощный удар и по экономике восточной империи. По-видимому, в VII в. позднеримскне города подверглись аграризации, размеры городской территории заметно сократились. Раннесредневековые Афины занимали площадь всего и 16 га, тогда как античный полис охватывал 125 га. Население Пергама начиная с VIII в. скучилось в южной части старого города, поблизости от башен, на верхних террасах около античного гимнасия.
Но при отсутствии вековой борьбы с арабами (с которыми примирились в основном к 800 г.) и тюркского нашествия на Византию империя гораздо быстрее восстановила силы. Константинополь оставался признанным производственным и культурным центром. Он славился шелковым производством. Изделия столичных шелкоткацких мастерских поступали в императорский гардероб, украшали храмы, дворцы и главные улицы во время праздничных торжеств, их носила знать, и их с вожделением ждали иноземные князья. С мастерством ткачей состязалось искусство константинопольских ювелиров: изделия из золота, украшенные эмалью и драгоценными камнями, серебряные ларцы для мощей и книжные переплеты с инкрустациями почитались за образец во всем мире. Тут же работали лучшие стекловары и мозаикисты, резчики слоновой кости, гончары, приготовлявшие поливную посуду, каллиграфы и миниатюристы. В столице были и оружейные мастерские, изготовлявшие византийское тайное оружие — «греческий огонь», изобретенную в VII в. горючую смесь, которую выбрасывали сифоны-огнеметы, сжигавшие вражеские корабли и укрепления.
Водяная мельница распространилась в Римской империи в IV—V вв. В Византии она была хорошо известна. Наряду с этим тяглая сила животных продолжала применяться для размола зерна еще и в XII столетии. С конца X в. сила воды начинает интенсивно использоваться в ремесленном производстве: в сукновальном деле или для приведения в движение кузнечного молота. Несколько позднее, в XII в., распространяется ветряная мельница, столь типичная для средневекового пейзажа Европы.
XII век – период, когда после разгрома Сельджуков империя жила в мире – становится эпохой процветания. Прежде всего приходится констатировать, что в XII в. Как и в РИ, быстро растут новые города. Идриси перечисляет ряд балканских и малоазийских центров, процветавших в его время. Археологический материал позволяет представить динамику жизни византийского города: в XI—XII вв. застраивались пустовавшие ранее кварталы, оживлялось монументальное зодчество, улучшалось качество ремесленного производства в провинциальных центрах. Письменные источники единодушно свидетельствуют о славе фиванских (и в несколько меньшей степени — пелопоннесских) ткачей. Напротив, в константинопольском ремесле, переживавшем подъём в IX—XI вв., по-видимому, можно наблюдать в XII столетии известный застой. Бок о бок с подъемом ремесленного производства и ростом провинциальных городов имело место, по-видимому, упрочение денежного хозяйства. Тенденция к переводу натуральных повинностей на деньги прослеживается начиная с X в . Интенсификация обмена требовала возрастания массы монет в обращении. Денег не хватало. К тому же, россыпи и рудники, столь обильные в античное время, были практически исчерпаны. Увеличение массы монет сопровождалось в Византии, как, впрочем, и в западноевропейских странах, ухудшением ее качества. Рост производства отражается на материальном положении горожан. Именно с XII в. общим местом византийской литературы становится изображение состоятельного ремесленника или лавочника, у которого в кладовой полно хлеба, вина и рыбных блюд и которому жадно завидует голодный «мудрец». Улучшается и уровень жизни деревни. Еще в X—XI вв. постоянными были аграрные катастрофы, неурожаи и голодные годы. Источники XII в. (несмотря на их большую подробность) не знают катастрофических голодовок. Византийцы начинают вывозить хлеб и другую сельскохозяйственную продукцию в Италию. Еще в X в. византийская деревня нуждалась не столько в земле, сколько в рабочих руках, чтобы обеспечить пустующие участки. Но проходит немного времени, и отношение к выморочным землям начинает меняться. В XI в. монастыри добивались специального разрешения на передачу им опустевших наделов, претендовали на получение «избыточной» земли, не записанной за ними в податных списках. В Византии происходит переоценка отношения к земле и ее реальная ценность начинает заметно превосходить сумму взимаемых с нее налогов.
О численности населения Константинополя мы располагаем довольно скудными сведениями. По-видимому, в IV в. она не превышала 100 тыс., а к моменту наивысшего расцвета достигала 400 тысяч человек. К XII в. доля Константинополя в присвоении доходов, извлекаемых из страны, становится все меньше, а его торгово-ремесленная монополия ослабевает. Фиванские ткани, коринфская керамика, солунские ярмарки оказываются грозными соперниками столичного производства и торговли.
После XI столетия мы практически ничего не слышим о ремесленных коллегиях: возможно, что в XII в. они исчезли. Во всяком случае, Николай, митрополит Мефонский, писал в это время, что человека, обладающего каким-либо навыком или ремеслом, не ограничивают тем или иным местом или делом, — формулировка эта противоречит принципам цеховой регламентации. Города имели определенное самоуправление и существовали городские советы: так, известно, что городской совет Смирны в конце XI в. состоял из двенадцати человек.
Разделение на рабов и свободных оставалось в Византии X—XII вв. жизненной реальностью, а не традиционной фразой. По-прежнему часть военнопленных обращали в рабство, по-прежнему беглых рабов забивали в колодки и господин оставался судьей над своими невольниками. Хотя латифундиального рабства, по всей видимости, не существовало, рабский труд находил себе применение и в сельском хозяйстве, и в ремесле: рабы были пастухами, обрабатывали землю, управляли хозяйскими мастерскими. Многие из них были заняты в домашнем хозяйстве: челядь иного константинопольского вельможи исчислялась сотнями, а знатные дамы, бывало, отправлялись в дальний путь на носилках, которые тащили, сменяясь, рослые рабы. Античные формы крупной земельной собственности основанной на эксплуатации рабов ц колонов, по-видимому, не пережили — если не говорить об отдельных исключениях — VII столетие. В VIII — IX вв. господствующей фигурой византийской деревни становится свободный крестьянин. Частновладельческие крестьяне, как уже говорилось, именовались париками, что буквально означает присельники. В теории они рассматривались как арендаторы своих наделов, в действительности же передавали участки по наследству и могли (видимо, с санкции господина) продать их, обменять или дать в приданое. Своему господину парики обязаны были рентой, которая в Византии, как и повсеместно, выступала в трех видах: отработочной, натуральной и денежной. Соотношение этих видов ренты недостаточно ясно: можно только сказать, что барщина (так называемые ангарии) была сравнительно невелика и редко превышала 7—12 дней в году. Поскольку домениальные земли в византийском поместье занимали очень большое место, это создавало серьезную проблему: византийское поместье, по видимому, было не в состоянии обеспечить свои потребности в рабочей силе сеньориальными методами эксплуатации сельского населения, и на домене приходилось применять труд наемников и рабов. Одним из важнейших источников складывания политической власти феодальных сеньоров на Западе был судебный иммунитет. В Византии судебный иммунитет оставался весьма ограниченным. Византийский обычай признавал за крупным собственником право разбирать дела его слуг — невольников или свободных, но это разбирательство было не более чем третейским судом: даже зависимые крестьяне сохраняли право обращаться в суд против своих господ. У крупных сеньоров восточных провинций, вынужденных не выпускамть из рук меча, были свои «этерии» — отряды вооруженных слуг, свои дворы, свои податные сборщики. Частных слуг сеньоры иной раз наделяли землей. Во владениях сеньоров могли быть не только деревни и ярмарки, но и укрепленные замки., В поход такие сеньоры выступали в сопровождении собственной свиты и, подобно западным феодалам, нередко вели между собой частные войны. Но феодальные формы власти, как и феодальные формы собственности, оставались в Византии лишь в зародыше — византийское государство было централизованной монархией, управляемой императором.
Соседство святой Софии и Ипподрома в Константинополе было наглядным символом антично-христианского единства. Некогда Ипподром вызывал резкую критику отцов церкви: Иоанн Златоуст осуждал ристания и шумную толпу, увлекающуюся бешеной скачкой,— и все-таки рожденные Ипподромом образы и метафоры вновь и вновь прорываются в его проповедях: «возничий истины», «кони Господа». И даже евангелие представляется ему колесницей, запряженной четверкой белых коней (он имеет в виду четверых евангелистов!) и мчащейся наперегонки с черной квадригой диавола. В X в. церковь смирилась с плотской страстностью Ипподрома - перед началом состязаний спортсмены направлялись в храм, зажигали свечи, причащались. Олимпийские игры в этом мире сохраняются, хотя традиционные виды спорта страдают там от засилья благородных всадников, введших в систему состязаний поединки на тупых копьях и стрельбу из лука с коня на полном скаку.
Греческая наука этого мира изначально оживленно общалась с арабской, тем более что в крупнейшем научном центре Востока – Александрии – преподавание шло на греческом языке. При разгроме Александрии тюрками преподавательский состав Академии бежал в Константинополь, Академия которого теперь перехватила славу и достижения Александрийской. Ее преподаватели пользовались огромными привилегиями. Ректор Академии, получавший в качестве жалованья 4 фунта золота в год, парадное шелковое одеяние со знаками отличия и полное государственное довольствие, приравнивался к высшим сановникам государства и пользовался правом личного доклада императору (РИ).
В Византии этого мира дольше всего сохраняется старая неоплатоническая традиция, особенно в Греции. В Афинской академии, в данной АИ так и не подвергшейся закрытию, возникает синтез платонизма с системой Пифагора и «герметической философией». На это накладывается сильнейшая религиозная направленность, как правило сочетавшаяся с платоническими темами. Грехопадение Адама как отпадение человека от изначального состояния благодати и просвещенности вылилось в роковую утрату знания. Потому обретение знания заново наделялось христианским религиозным смыслом. Именно под ее влиянием открытия Коперника (в РИ документы об этом до нас не дошли, но в речи по случаю вступления на трон Мануила Комнина Михаил Италик сравнивает императора с Солнцем, вокруг которого вращаются Земля и планеты - т.е. и в РИ гелиоцентричность по крайней мере при императорском дворе XII века была само собой разумеющимся понятием) осуществляются в Византии XII века. Греческие астрологи под влиянием неоплатонических и пифагорейских идей искали таких решений для астрономических задач, которые удовлетворили бы и эстетическим требованиям и подобная стратегия прямым ходом вела их к открытию гелиоцентричности Вселенной. Главную роль в исследованиях сыграло разделение греческими учеными этого мира пифагорейского убеждения в том, что природа доступна высшему постижению в простых понятиях математической гармонии, наделенных вечными трансцендентными свойствами. Божественный Создатель, все творения которого являются благими и упорядоченными, не мог допустить небрежности по отношению к самим небесам. В то же время решения, исходящие из Аристотелевой аксиомы о геоцентричности Космоса, всегда требовали от астрологов введения вспомогательных математических понятий – таких, как большой и малый эпициклы, экванты, эксцентрики, число которых все возрастало: с их помощью пытались осмыслить наблюдаемое в действительности расположение небесных тел, в то же время сохраняя верность античному правилу о равномерном круговом движении. Кроме того, различные греческие, арабские и западные астрологи пользовались разными методами и принципами, разными сочетаниями эпициклов, эксцентриков и эквантов, плодя великое множество систем, основанных на учении Птолемея. В Византии, находившейся на перекрестке культур, все эти системы в XII веке встретились и пришли в противоречие.
Движимый подобными соображениями, наш «Коперник» пересмотрел заново все научные сочинения древности, какие только смог раздобыть. В процессе этого труда он узнал, что некоторые греческие философы, в частности, пифагорейского и платоновского кругов, выдвигали предположение о движении Земли, хотя никто из них так и не проверил эту гипотезу какими-либо астрономическими и математическими методами. В РИ данная гипотеза вызвала большие споры тем, что противоречила тем местам в Священном Писании, где говорилось о неподвижности Земли. Кальвин, приводя место из Псалмов "потому тверда вселенная, не поколеблется", вопрошал: "Кто осмелится поставить авторитет Коперника выше авторитета Святого Духа? Но в Византии этого мира ситуация была кардинально непохожа на эпоху Реформации. В византийском обществе с XI века начинается стремительная рационализация мировосприятия. Стремление во всем обнаружить естественную причину неминуемо приводило например Пселла к постановке вопроса о соотношении божества и природы. Бог, рассуждал Пселл, наблюдает за всем и является основанием всего, природа же находится между творцом и творением; она подобна деснице первопричины, которая через природу, сама пребывая в неподвижности, управляет тварным миром. В таком случае для сверхъестественного (т. е. противоречащего природе) в нашем мире не остается места, и, если мы не понимаем причин того или иного явления, это не означает отсутствия естественных причин. Гротескным выражением этой рационализации мировосприятия были в РИ библейские толкования Евстратия Никейского, учившего, что Христос во всех своих речах следовал законам логики и пользовался силлогизмами.
На это наложилась адаптация перенесенной на византийскую почву Александрийской школы. Метод аллегорической экзегезы писания позволял примирить веру и разум. В Византии постепенно внедряется принцип «если возникает противоречие между научным знанием и Священным писанием, следовательно мы неверно понимаем писание». Сохранение герметической традиции позволило строить гипотезы, нашедшие подтверждение века спустя. Так на вопрос: каким же образом планеты, в том числе и; Земля, могут двигаться вообще? И почему они в таком случае не "слетают" со своих орбит? – ответ был дан в рамках герметической философии, трактующей о симпатиях и антипатиях тел и о магнетизме. Эта чисто философская трактовка породила однако впоследствии открытие всемирного тяготения. В XIV столетии начнется всплеск интереса к древнегреческой натурофилософии, в частности к атомизму Левкиппа и Демокрита: им и было суждено подсказать верный ответ на вопрос о небесном движении и во многом определить дальнейший ход развития научной мысли.
Но главное было осуществлено в Византии XII века – в зародыше снято противоречие разума и веры. После того, как александрийские богословы-экзегеты, имевшие на руках громадный филологический материал, включая детально исследованные древнееврейские тексты Ветхого Завета, истолковали библейские тексты так, что сняли их кажущееся противоречие с концепцией гелиоцентричности, подобный подход вошел в традицию, и противоречие наука-религия было снято в зародыше. Принцип «если возникает противоречие между научным знанием и Священным писанием, следовательно мы неверно понимаем Писание» стал императивом.
В то же время религиозные мыслители по новому осмысляют роль человека в мире. Огромное значение для этого имела христианская антропология, учение о человеке. Оно было развито Немесием Эмесским в книге «О природе человека». Человек для Немесия — микрокосм, маленькая вселенная, сотворенная совершенным образом (ведь человек — творение божье) из разумной души и плоти. Человек — единственное существо, обладающее и духом, н плотью; он — стержень, связывающий материальный мир и мир духовный, и потому он в известном смысле стоит выше ангелов — чисто духовных созданий. Опираясь на данную трактовку создается учение (в РИ это мысль из сочинений Григория Паламы) что человек является со-работником Бога в продолжающемся непрекращающемся акте Творения. Строительство зданий, возделывание земли, изготовление изделий, художественное и литературное творчество – все это есть «умножение благого бытия», труд во славу Господа и в помощь ему. В последствии это породило своеобразную «деловую этику». Собственность не входила в число христианских ценностей. Обладание богатством не осуждалось, умелое и справедливое распоряжение собственностью считалось похвальным, но человек должен был свыкнуться с мыслью, что его имущество легко может ускользнуть из его рук, что оно нестойко. Но труд рассматривался как ценность, как этический идеал. Византийские монахи не избегали трудовой деятельности, в панегириках императорам ораторы обыкновенно прославляли золотой пот государя и ту самоотверженность, какой он брал на себя труды во благо всех подданных. Труд прославлялся как процесс созидания и творчества. Труд оказывался так же ценностью потому, что он воспитывал в человеке дисциплину, способствовал преодолению лености, рождающей всевозможные пороки, и в конечном счете подготавливал человека к будущей жизни.
В то время как экономическое и научное развитие Византии набирает обороты, в сфере политической наступает явный кризис. Противоречия между Константинопольской служилой бюрократией и провинциальной военной аристократией становится неразрешимым. В Византии длительное время существовал принцип вертикальной подвижности: сословной корпоративности здесь не было, и правящая элита составляла открытый общественный слой, доступ в который обусловливался не наследственными, а личными достоинствами человека. Принцип «открытости» элиты был подробно обоснован императором Львом VI, который писал: «Подобно тому, как животных по их собственным делам и нравам мы разделяем на благородных и безродных, и о благородстве людей нужно судить не по их предкам, но по их собственным делам и успехам Происхождение «из низов» не налагало позорного пятна — напротив, византийские вельможи гордились тем, что императорская десница вознесла их «из самой грязи», и Симеон Богослов с одобрением говорит о человеке, возвышенном по воле государя от «последней бедности» к богатству и славным чинам. Из этого служилого слоя, приходившего в чиновную службу из Академии, в основном с ее юридического факультета, формировался правящий империей служило-бюрократический слой, так называемые синклитики — администраторы, судьи, податные чиновники, пополнявший ряды столичной сенатской аристократии, занимавшей государственные должности из поколения в поколение.
Помимо того, в Византии существовала провинциальная аристократия. Кекавмен рассказывает о людях, живущих в провинции, которые не имеют чинов и должностей, но настолько богаты и влиятельны, что им повинуется «народ области». Кекавмен рекомендует провинциальному наместнику с почтением относиться к местному аристократу и посылать подарки и ему, и его людям; он предупреждает, как опасно враждовать с таким влиятельным человеком, который всегда может рассчитывать на поддержку императора и на собственную силу. Особенно сильны были магнатские фамилии Каппадокии и Галатии, закрепившие свое положение во время войн с арабами и турками, и традиционно занимавшие высокие посты в восточной армии. У крупных сеньоров были свои «этерии» — отряды вооруженных слуг, свои дворы, свои податные сборщики. Частных слуг сеньоры иной раз наделяли землей. Во владениях сеньоров могли быть не только деревни и ярмарки, но и укрепленные замки. Совместно со знатью Армении, сохранявшей автономию как отдельное царство в унии с империей, эта знать тащила на себе оборону рубежей страны от тюркских вторжений. Провинциальная знать усиливается в X в. Крупные поместья растут особенно быстро в Малой Азии. Здесь создаются целые княжества, подобные владениям Малеинов, которые были в состоянии выставлять собственное войско в три тысячи человек. В конце X в. столичная знать, возглавляемая Василием II, сумела разгромить провинциальную аристократию: магнатские фамилии, угрожавшие расчленением страны, были или вовсе уничтожены, или смирены.
Меж тем в центре происходит стремительное разложение правящей элиты и бюрократии. Мирный период, наступивший после крестового похода, обострил ситуацию. Военные оказались в полнейшем пренебрежении, наступило господство чиновников, адвокатов и риторов. Изнеженный двор поглощал огромные средства, меж тем как армия и флот приходили в упадок. Национальное войско не поддерживалось, и воинственным магнатам восточных провинций противопоставлялись англосаксонские наемники, из коих вербовалась столичная гвардия. Императоры перестали быть воинами, и превратились в «сакральных царей», отделенных от управляемого общества стеной церемониала. При таком раскладе возникает явление, аналогичное Китаю – засилье в управлении дворцовых евнухов. Уже в X в. Константин Багрянородный жаловался, что во дворце евнухов столько же, сколько весной мух в овечьей ограде, но подлинный расцвет владычества евнухов наступил в середине XII в. Беспринципные выскочки, составившие совершенно отдельную группу, евнухи ввели взяточничество и казнокрадство в норму. Налоги сдавались на откуп, и откупщики беспощадно грабили провинции. Чем дальше, тем более явно проступают в Византии пороки бюрократического государства: продажность чиновничества и отъявленное казнокрадство; медлительность функционирования государственного аппарата, обусловленная растянутостью коммуникаций и боязнью ответственности во всех звеньях административной машины; традиционализм, тесно переплетенный с расслабляющей волю идеей избранничества; дороговизна государственного аппарата, усугубляемая расходами на репрезентативную функцию василевса - сакрального царя; всеобщая имущественная и социальная неустойчивость, порождавшая произвол на одной стороне, а на другой — эгоизм и политический индифферентизм. Страна страдала не от феодального расчленения, а от бюрократической централизации и от порожденного ею гражданского и морального безразличия, охватившего широкие слои. Страна, управляемая евнухами и придворными ораторами-панегиристами, быстро шла к катастрофе.
Противоречие между Константинополем и провинцией ощущалась в Византии очень остро. По мере того как провинциальная знать все более укрепляла свои позиции, отчетливее становились критические голоса в адрес столичных вельмож. Михаил Хониат издевался над изнеженными жителями царственного города, которые боятся высунуть нос из-под городских портиков, чтобы их не замочило дождем; которые пренебрегают нуждами провинции и только посылают туда сборщиков податей с их зубами звериными; которые строят свое благоденствие на разорении провинциальных поселений и бесчинствах податных чиновников. Он угрожает: помните, цистерна не будет наполняться, если иссякнут дающие ей воду ключи. Хониату вторит его современник Николай Керкирский, осмеивающий лицемерие константинопольского двора, где пустословие заменило деятельность, где нет места ни знаниям, ни воспитанности, ни чести и прямоте, где обезьяны прикидываются львами, где царят угодничество и лесть.
На востоке продолжается вооруженная борьба с тюрками. Константинополь она затрагивает мало – война ведется силами восточных провинций и навербованной там армии, возглавляемой каппадокийскими магнатами, силами армянской знати (Армения сохраняет статус царства и управляется спарапетами, назначаемыми императором из армянских нахараров) и силами основанного франками вассального Эдесского княжества. Эдесские франки быстро ассимилируются и вступают в родственные связи с византийской и армянской знатью, а князья Эдесские носят византийский титул себаста. В длительной войне формируется боевое братство эдесских франков, каппадокийцев и армян. В 1142 году эдесский князь Иоанн, внук Балдуина Отважного, назначается доместиком востока и отбивает последнее вторжение в Армению. Вскоре после этого разбитый кара-китаями шах Санджар гибнет от рук взбунтовавшихся тюрков, его держава разваливается (об этом позже), и натиск на границу прекращается.
Центральное правительство, воспользовавшись наступившим миром, начинает очередное наступление на права слишком усилившихся за время войны каппадокийских магнатов. Но главное – императорское правительство (на троне в это время наследница-женщина, императрица Елена, и ее муж Михаил Дука, красавчик и щеголь, совершенно никчемный как государственный деятель, правят советники-евнухи) начинает наступление на автономию Армении. Ее решено лишить статуса царства и расчленить на провинции для беспрепятственной налоговой эксплуатации. Возмущенные армянские и каппадокийские аристократы собираются на съезд в Мартирополе. Смысл всех речей был один – терпеть далее нельзя. Собравшиеся предложили Иоанну Эдесскому корону Армении, Каппадокии и Киликии, и он не долго думая, согласился. Мятеж вспыхнул в самый критический момент. Михаил и Елена, считавшие Египет исконным византийским владением, пошли на авантюру, поддержав взбунтовавшегося против западного императора наместника Египта норманна Бодуэна. Но направленный ему на помощь византийский флот был разбит. Правивший тогда на западе Людовик IX Железный (1140 - 1172) заявил: «для Римской империи вполне достаточно одного императора» и в апреле 1153 высадил армию в Дураццо. Армия двинулась на восток, целясь на Фессалонику – второй город империи. Император попытался собрать армию, но армии не было. На западе давно не содержали войск кроме охранных отрядов, восточное же войско взбунтовалось. За деньги были наняты отряды славинов, сербов и половцев. Но Михаил не сумел обеспечить единого командования, и это войско было наголову разгромлено на Вардаре, причем сам император, обратившийся в бегство со своей раззолоченной свитой одним из первых, утонул в Вардаре. Фессалоника была взята штурмом, и полководец Людовика двинулся к Константинополю.
Престарелая императрица обратилась к азиатским мятежникам, призывая Иоанна Эдесского спасти империю и обещая сделать его соправителем. Иоанн стремительно двинулся к Босфору и успел переправится. 11 сентября 1153 у стен Константинополя разыгралась ожесточенная битва лучших войск востока и запада. К вечеру Иоанн Эдесский одолел романцев и обратил их войско в бегство. Сербы и половцы атаковали отступавших, и лучшая армия западной империи была истреблена. Мятежники считали, что они честно заработали власть над империей, и предвкушали разгон столичной камарильи и наступление власти воинов. Но и дворцовые евнухи понимали чем грозит им приход к власти магнатов восточных провинций. Они сумели убедить старую императрицу устранить Иоанна. Ее логофет евнух Иоанница пригласил победоносного деспота Эдессы в Священный Палатий базилевсов, где полководец был убит. Одновременно его агенты подняли против «варваров» столичную чернь. Для вразумления сторонников Иоанна его отрубленная голова была выброшена из дворца – министр-евнух, всю жизнь проживший во дворце и видевший только раболепство придворных, счел это эффектным способом запугать мятежников. Несчастный кастрат не имел ни малейшего понятия о воинской психологии. Как только солдаты восточной армии увидели голову своего доместика, они немедленно построились в колонны и пошли на штурм Священного Палатия. Раззолоченная гвардия спафариев не сумела организовать сопротивления (варанги же почти все погибли на Вардаре). Все дворцовые чины были перебиты. Евнухов насаживали задним проходом на копья и выставляли в окна дворца. Ворвавшиеся в город войска, стоявшие у его стен, столкнулись с народом, поднятым на защиту императрицы – столичная чернь, задабриваемая раздачами и зрелищами, ничего не имела против режима. Исаак Комнин отдал приказ не щадить «наглую столичную чернь» и началась жуткая резня. К вечеру восточные войска, спалив треть города дотла, контролировали остальные две трети. Грабежи и насилия входили в процесс контролирования, пока утром сыну Иоанна Михаилу Эдесскому, провозглашенному армией императором, не удалось навести порядок.
Так к власти в империи пришли восточные военные круги. Опорой нового императора становятся не синклитики, не чиновная знать Константинополя, а кападокийские и армянские аристократы, воины и землевладельцы; их поддерживают также провинциальные города, права которых расширяются. Старая система независимых друг от друга секретов (министерств) была упрощена: все секреты были подчинены одному должностному лицу. которого называли логофет секретов и сравнивали с западным канцлером. Центром управления стали не ведомства, а дворец, в котором царили теперь не евнухи, а представители аристократических фамилий и военная свита василевса, так называемые «ближайшие».
После готской и армянской в Византии воцарилась франкская династия.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 8
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума